Поэтика пространства

Образ этих домов, которые отчасти построены из ветра, которые хотят стать легкими, как воздух, которые держат на дереве своего неправдоподобного разрастания гнездо, готовое улететь, такой образ может быть отвергнут позитивным, реалистичным умом. Но для обобщенного исследования о воображении он чрезвычайно важен, поскольку чутко откликается на зов противоречий, заряжающих энергией основные архетипы. Эрих Нойман в одной из статей, опубликованных в «Эраносе»[54], показал, что всякое существо, прочно привязанное к земле – а дом есть существо, прочно привязанное к земле, – все же улавливает сигналы воздушного мира, небесного мира. Дом, пустивший крепкие корни, любит, чтобы какая-нибудь из его веток колыхалась от ветра, чтобы на каком-нибудь из его чердаков был слышен шелест листвы. Именно о чердаке думал поэт, когда написал:

Лестница деревьев,

Мы по ней поднимаемся[55].

Когда дом превращают в поэму, нередко случается так, что самые непримиримые противоречия пробуждают нас, как сказал бы философ, от снов, навеянных концептами, и освобождают от утилитарной геометрии. В строках Рене Казеля мы видим прочность, основы которой поколеблены воображаемой диалектикой. В них мы вдыхаем немыслимый запах лавы, у гранита вырастают крылья. И наоборот, ветер вдруг становится твердым, как потолочная балка. Дом захватывает свою часть неба. Все небо для него – терраса.

Однако наш комментарий становится чересчур дотошным. Он с готовностью принимает парциальные диалектики, относящиеся к различным свойствам дома. Если мы продолжим в том же духе, то нарушим целостность архетипа. Так бывает всегда. Уж лучше оставить амбивалентные особенности архетипов как они есть, скрытыми внутри их основного значения. Вот почему поэт всегда будет волновать ум читателя сильнее, чем философ. Ведь у него есть право нас волновать. И читатель, подхваченный этим волнением, может зайти очень далеко, слишком далеко. Читая и перечитывая стихотворение Рене Казеля, представив себе взлет, который здесь совершает образ, мы понимаем, что можно находиться в доме не только на любом уровне его высоты, но и на его сверхвысоте. Ко многим образам мне нравится применять этот метод перенесения на сверх-высоту. Высота образа дома находится в свернутом виде внутри его зримого облика. Когда поэт развертывает ее в полный размер, она предстает перед нами в своем феноменологически чистом аспекте. Сознание «вырастает» благодаря образу, который, как правило, «покоится». Образ перестает быть описанием, он становится вдохновением.

Странное дело: пространства, которые мы любим, не всегда хотят оставаться замкнутыми! Они расширяются. Они словно бы без всякого труда переносятся в другие места, в иные времена, в разные плоскости наших грез и воспоминаний.

Какой читатель не воспользовался бы вездесущностью такого стихотворения:

Дом, воздвигнутый в сердце,

Мой собор тишины,

Каждое утро отданный мне мечтой

И каждый вечер оставленный мною

Дом под крышей рассвета,

Открытый ветру моей юности[56].

Этот «дом» – некое почти невесомое жилье, которое в моем представлении перемещается под вздохом времени. Он открыт ветру иного времени. Кажется, он может принять нас в каждое утро нашей жизни, чтобы вернуть нам веру в жизнь. Когда я погружаюсь в мечты, то вместе со строками Жана Лароша мне вспоминаются стихи, в которых Рене Шар[57] мечтает «в комнате, которая стала почти невесомой и в которой постепенно разворачиваются обширные пространства, зовущие в путешествие». Если бы Создатель прислушивался к Поэту, то создал бы летающую черепаху: она унесла бы в голубые небеса чувство надежности и защищенности, какое мы испытываем на земле.

Привести вам еще одно доказательство существования этих почти невесомых домов? Вот о чем грезит Луи Гийом в стихотворении, которое называется «Дом ветра» [58]:

Долго я строил тебя, о дом!

Из каждого воспоминания притаскивал камни

От побережья до верхушек твоих стен.

И я видел, соломенная кровля, оберегаемая

зимами и веснами,

Как ты менялась, словно море,

Плясала на фоне облаков,

Примешивая к ним дым из твоей трубы,

Дом ветра жилище, унесенное дуновением.