Поэтика пространства

Иногда мечты опускаются в неопределенное прошлое, в прошлое, освобожденное от всех привязок ко времени, на такую глубину, что четкие воспоминания о родном доме словно бы отделяются от нас. И хоть мы и предались мечтам, подобные грезы застают нас врасплох. Мы начинаем сомневаться в том, что действительно жили там, где мы жили. Наше прошлое – неведомо где, все его места и даты пронизаны ирреальностью. Мы словно оказались за гранью бытия. Тут и поэт, и мечтатель неожиданно создают такие строки, которые иной метафизик бытия создал бы после долгого раздумья. Вот вам пример: автор книги, выдержанной в духе конкретной метафизики, окутывая мечтой воспоминание о родном доме, в конце концов заводит нас в неопределенные, неведомые области бытия, где само бытие кажется нам чем-то непостижимым. Вот что пишет Уильям Гойен[64]: «Вы только подумайте: мы рождаемся в таком месте, которое вначале даже не смогли бы назвать, которое видим впервые, и в этом безымянном, незнакомом месте мы вырастаем и осваиваемся до такой степени, что узнаём его название и произносим это название с любовью, и там – там наш родной кров, там мы пускаем корни, находим любовь, и всякий раз, упоминая об этом месте, вздыхаем о нем, как влюбленные, изливаем свою тоску по нему в страстных песнях, в поэмах, исполненных желания». Стало быть, почва, на которой случай посеял человеческое растение, – по сути своей, ничто. И из этого ничто вырастают человеческие ценности! А если мы, напротив, перешагиваем через воспоминания и забираемся в глубины мечты, в область, существовавшую еще до памяти, нам кажется, что это ничто ласкает наше бытие, пронизывает наше бытие, с любовью развязывает узы, сковывающие наше бытие. И спрашиваешь себя: неужели былое было на самом деле? Неужели факты действительно имели ту ценность, которую приписывает им наша память? Ведь вспоминая о них, давняя память всегда наделяет их некой ценностью, окружает неким ореолом счастья. Если факты теряют свою ценность, то в памяти они не удерживаются. Так были они или нет? Странная ирреальность примешивается к реальности воспоминаний, находящихся на границе между нашей личной историей и неопределимой предысторией, на том самом месте, где родной дом, после нас, рождается снова – у нас внутри. Ибо до нас – и Гойен дает нам это понять – дом был безликим. Это была точка, затерянная в большом мире. На пороге нашего пространства, до наступления нашего времени, царит неустойчивость, бытие то возникает, то прекращается. И реальность, присущая воспоминанию, становится призрачной.

Но разве ирреальность, выраженная в грезах-воспоминаниях о прошлом, не настигает мечтателя перед самыми что ни на есть устойчивыми предметами, перед каменным домом, к которому, мечтая об окружающем мире, мечтатель возвращается по вечерам? Уильяму Гойену знакома эта ирреальность реального (loc. cit., p. 88): «Вот почему так часто, когда ты возвращался в одиночестве, шагая по тропинке под пеленой дождя, дом словно бы поднимался над землей на подушке из тончайшего, прозрачнейшего газа, сотканного из воздуха, который ты выдохнул, и что еще одним выдохом ты можешь обратить этот дом в ничто». В этом отрывке воображение, память и восприятие меняются функциями. Образ располагается на границе реального и ирреального, он создается совместным действием функции реального и функции ирреального.

Если мы захотим изучить не борьбу, а, напротив, синтез этих противоположностей, средства логической диалектики нам не помогут. Они сумели бы провести тщательный анализ чего-то живого. Но для того, чтобы дом являлся живой ценностью, он должен содержать в себе некую ирреальность. Надо, чтобы все эти ценности были неустойчивыми. Устойчивая ценность – это мертвая ценность.

Когда обнаруживаешь сходство между двумя причудливыми образами, созданиями двух разных, мечтающих в одиночку поэтов, кажется, что эти образы усиливают друг друга. Для феноменологического исследования такое сближение двух неповторимых образов – это в каком-то смысле дополнительное подтверждение установленного факта. Образ перестает быть немотивированным. Свободная игра воображения – уже не анархия. Итак, попробуем сопоставить с образом из книги Уильяма Гойена «Дом дыхания» образ из нашей книги «Земля и грезы покоя» (с. 96), для которого мы раньше не смогли подобрать пару.

Пьер Сегер пишет[65]:

Дом, куда прихожу я один, призывая

Имя, на которое тишина и стены отвечают мне эхом.

Странный дом, который прячется в моем голосе

И живет внутри ветра.

Я придумываю его, руки рисуют облако,

Корабль в огромном небе над лесами,

Туман, что рассеивается и исчезает,

Как в череде сменяющихся картин.

Чтобы правильно построить этот дом посреди тумана, внутри ветра, понадобятся, говорит поэт,