Поэтика пространства

Хотелось бы увидеть гравюру, где запечатлен этот подвиг. Впрочем, я могу представить себе это зрелище, вспоминая столько раз виденную картинку с изображением «опыта с магдебургскими полушариями»: лошади безуспешно пытаются разъединить два полушария, из которых выкачан воздух. Получается, эту картинку, одну из самых известных в научно-популярной литературе по физике, можно было бы воспроизвести в учебнике биологии. Четыре лошади не могут победить семь килограммов бескостной плоти!

Да, природа может создавать гигантов. Но человек с легкостью может вообразить нечто еще более гигантское. На гравюре Корка по картине Иеронимуса Босха, известной под названием «Панцирь, плывущий по морю», изображена громадная раковина мидии, в которой сидят с десяток взрослых, четверо детей и собака. Эту мидию, населенную людьми, можно увидеть на прекрасной репродукции в замечательной книге Лафона о Иеронимусе Босхе (с. 106).

Эта гипертрофия грезы о заселении всех полых предметов на земле сопровождается гротесковыми сценами, типичными для Босха. Люди, плывущие по морю в раковине, устроили пирушку. Греза о покое, которым мы будем наслаждаться, «спрятавшись в свою раковину», загублена склонностью к бредовым фантазиям, присущей этому гениальному художнику.

После гиперболизированных грез всегда следует возвращаться к грезам, отличающимся первозданной простотой. Как известно, чтобы жить в раковине, надо быть одиночкой. И когда мы вживаемся в образ обитателя раковины, мы тем самым соглашаемся на одиночество.

Жить одному – какая грандиозная мечта! Только такой инертный, такой абсурдный образ, каковым является обитание в раковине, может служить источником для подобной мечты. Эта мечта возникает у всех нас, у слабых и у сильных, в тяжелые минуты жизни, когда мы страдаем от людской несправедливости и от капризов судьбы. Так, Салавен, склонный к меланхолической грусти персонаж Жоржа Дюамеля, находит уют и покой в своей тесной комнатке, потому что она тесная, и он может сказать себе: «Но разве у меня не было моей маленькой комнатки, глубокой и сокровенной, как раковина? Ах! Улитки не понимают своего счастья!»[121]

Иногда образ бывает неярким, едва заметным, но он делает свое дело. Он рассказывает об одиночестве человека, замкнувшегося в себе. Например, поэта, грезящего о доме детства, который он идеализирует в своих воспоминаниях:

О старом доме, куда заглядывают

Звезда и роза.

Дальше он пишет:

Моя тень превращается в гулкую раковину,

И поэт слушает свое прошлое

В раковине тени своего тела[122].

А иногда бывает, что образ обретает силу благодаря изоморфизму всех пространств, связанных с идеей покоя. И тогда все пустоты становятся уютными раковинами. Так, Гастон Пюэль пишет:

«Сегодня утром я расскажу о простом счастье человека, лежащего

на дне лодки.

Продолговатая раковина челнока сомкнулась над ним.

Он спит. Это миндальный орех. Лодка, словно постель, принимает

в себя сон».

Человек, животное, миндальный орех – все находят максимальный покой внутри раковины. Всеми этими образами управляют ценности покоя.

X

Раз уж мы взялись отмечать все диалектические нюансы, при помощи которых воображение производит простейшее образы, упомянем и об агрессивности раковины. Бывают дома-ловушки, бывают и раковины-ловушки. Людское воображение превращает их в рыболовные верши с приманкой и защелкой. Плиний рассказывает, как пинна при содействии краба-горошинки добывает себе пищу: «Слепой моллюск открывается, показывая свое тело маленьким рыбкам, которые играют вокруг него. Уверенные в своей безнаказанности, они заполняют раковину. В это мгновение краб-горошинка, который наблюдает за происходящим, предупреждает пинну легким щипком: пинна закрывается, расплющивая все, что оказалось между ее створками, и делится добычей с помощником»[123].

В сказках о животных редко можно найти более смелые фантазии. Мы не станем приводить много примеров, ограничимся лишь одним, поскольку за ним стоит великое имя. В «Записках» Леонардо да Винчи мы читаем: «Устрица полностью открывается в полнолуние, и маленький краб, увидев ее, бросает в раковину камешек или травинку, чтобы она не могла закрыться и ее можно было бы съесть». Эту басню Леонардо, как полагается, сопровождает моралью: «Если уста открывают свою тайну, болтливый слушатель становится для них угрозой».