Поэзия периода Великой Отечественной войны и первых послевоенных лет

После трудного боя достался матросам
Этот каменный полуразрушенный дом,
Что стоял у дороги, над самым откосом,
Озаренный огнем, на пригорке крутом.

С подоконника вражеский автоматчик

Мертвым рухнул на камни. Пришла тишина...
И снаружи, гранату за пазуху пряча,
В едкий комнатный дым ворвался старшина.

Возле детской кроватки игрушки стояли,

Опрокинулся плюшевый желтый медведь...
И в распахнутом взрывом крылатом рояле
Золотилась широкая струнная медь.

Старшина озирался — в надвинутой каске,

В полушубке бараньем, высокий, прямой,
От снегов Заполярья, предгорий кавказских
По дорогам войны он вернулся домой!

Он вернулся домой... Стены были, как в тире,

В пулевых отпечатках... Скрипело стекло...
Сколько времени не был он в этой квартире!
Сколько дней, как расстался он с ней, истекло!

Он любил говорить: «Вот добудем победу,

Мир подпишем, винтовки держа на весу,
И домой я к жене и к мальчонке приеду,
И хороших подарков семье навезу».

Но когда прочитал он короткую сводку,

Что враги подступили к родимым местам,
Отправляясь на юг, покидая подлодку,
Он совсем говорить о семье перестал.

С автоматом, на серых камнях у Моздока,

Поджидал он часами — и немцу каюк...
А потом мы рванулись на запад с востока,
Проходя опаленный, дымящийся юг.

Шли на запад морская пехота и танки.

Старшина не смотрел на счастливых людей,
Только будто от тайной мучительной ранки
Становился лицом все мрачней и худей.

И теперь вот — прострелены стены, как в тире,

И от крови врага подоконник намок...
Он стоял в разоренной, холодной квартире
И еще в свое горе поверить не мог.

Он буфет распахнул... Опустелые полки...

Он вдоль выбитых окон к столу пробежал.
На столе, на полу, где посуды осколки,
Лишь следы разоренья, следы грабежа.

Что искал он в вещах этих, некогда близких?

Что надеялся здесь увидать старшина?
Неужели двух строчек, короткой записки
Не могла на прощанье оставить жена?

Краснофлотцы входили, стараясь не топать,—

В блеске ближних пожаров, в мерцанье ракет.
И, с лица вытирая тяжелую копоть,
Кто-то вдруг наклонился, взглянув на паркет.

Из-под шкафа чуть видно бумажка торчала.

Старшине передали ее моряки.
Старшина посмотрел и не понял сначала
Торопливых каракулей детской руки.

Сын писал: «Угоняют в Германию, папа.

Мы не плачем. Мы ждем — ты придешь нам помочь».
...По широким ступеням парадного трапа
Мы спускались гурьбой в озаренную ночь.

Старшина отошел, успокоиться силясь.

Загремели гранаты на черном ремне.
Только щеки небритые перекосились...
И таким навсегда он запомнился мне.

Он смотрел на письмо неотрывно и странно,

И казалось, плывет под ногами земля.
И сказал чернобровый сигнальщик с «Тумана»,
С легендарного северного корабля:

— То, что мы увидали, товарищи, с вами,

Это горькое горе за сердце берет.
Невозможно помочь никакими словами,
Так поможем делами! На запад, вперед!

Чтоб о нашем походе слагалась былина,

Чтобы песни звенели о нем в вышине...
Если нужно, матросы, рванем до Берлина,
Но клянемся семью возвратить старшине!

И вошли мы в Берлин через битвы и муки,

Сквозь огонь, через смерть, на немолкнущий зов,
И сомкнулись детей исхудалые руки
На обветренных шеях суровых отцов.

Всех врагов краснозвездная сила сломила,

Разгромила оплот угнетенья и зла —
То Советская Армия, армия мира,
Человечеству новую жизнь принесла.
1943—1945
Северный флот