Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

В «Позднем часе» Бунин прибегает к похожему замещению, но только картина дана в перспективе не сверху, а снизу – купол Архангельской церкви отражает пламя пожара. Горит «далеко, за рекой» (7; 38), но символически «сгорает» весь город: «Поздний час» посвящен исчезнувшим местам, оставшимся только в памяти и воображении. «Огнь пожирающий» составляет неотторжимую часть поэтического сознания Бунина, где всесокрушающая стихия вторгается в течение времени, в историю как знак Апокалипсиса:

Читаю Соловьева 〈…〉 походы друг на друга, беспрерывное сожжение городов, разорение их, «опустошение дотла» – вечные слова русской истории! – и пожары, пожары…[259] –

записывает Бунин в дневнике 4 апреля 1921 г. Учитывая бунинскую символику огня, нетрудно заключить, что пространственный и временной фон свидания героев на пожаре – это вся история России и человечества, вплоть до гибели страны и конца времен.

Сличение реалий с художественными образами – не главный и не единственный способ, позволяющий опознать Елец в «Позднем часе». Та же церковь Михаила Архангела, мужской монастырь, каменная гимназия, Вознесенский собор на Орловской, ведущей «вон из города», многократно описываются в «Жизни Арсеньева»:

…Гул колоколов с колокольни Михаила Архангела, возвышавшейся надо всем в таком величии, в такой роскоши, какие не снились римскому храму Святого Петра, и такой громадой, что уже никак не могла поразить меня впоследствии пирамида Хеопса (6; 11);

А потом – резкая и праздничная новизна гимназии: чистый каменный двор ее, сверкающие на солнце стекла и медные ручки входных дверей, чистота, простор… (6; 65);

А прямая, как стрела, Долгая улица, ведущая вон из города, к острогу и монастырю, тонет в пыли и слепящем блеске солнца, заходящего как раз в конце ее пролета 〈…〉 А в соборе звонят ко всенощной

〈…〉 Чем ближе собор, тем звучнее, тяжелее, гуще и торжественнее гул соборного колокола… (6; 67–68).

Я мысленно вижу, осматриваю город. На выезде, слева от шоссе, древний мужской монастырь… (6; 69)

Через повторы одних и тех же или очень схожих мотивов, через узнавание в одном тексте деталей другого проявляется природа бунинского лиризма. Как известно, репертуар лирических тем гораздо более ограничен, чем репертуар тем прозаических, повторяемостью мотивов бунинская проза напоминает стихи. Содержание стихотворных текстов устойчиво, стихи описывают одно и то же, но по-разному, так же устроена и бунинская проза: рассказы отражаются в романе, в автобиографических заметках, а между собой легко группируются в семантические гнезда, в несобранные автором циклы и т. д. «Поздний час» в цикле «Темные аллеи» звучит миниатюрной вариацией на темы «Жизни Арсеньева», рассказ повторяет сюжет романа в его вершинных точках: детство и юность героя в старинном уездном городе, ранняя смерть возлюбленной, эмиграция… Кстати, Бунин и в «Жизни Арсеньева» оставляет город своего детства без названия. Постоянно упоминая реальные и вымышленные Каменку, Батурино (в реальности Озёрки), Васильевское, Писарево (в реальности Измайловка), Орел, Ефремов, писатель как бы специально обходит Елец, а всё та же Орловская улица Ельца в «Арсеньеве» превращается в Долгую. В «Позднем часе» названия улиц – Старая, Монастырская[260] – тоже стилизованы, приближены к эпитетам. Абстракция топонимики поэтически возвышает образ конкретного места, а читатель получает возможность пройтись по вымышленному городу с настоящим, но скрытым именем.