Поэзия социалистических стран Европы

Младенцы, пареньки, приятели зверей,
Когда, чертя на тротуаре мелом,
Смеетесь, кто б посмел при вас шепнуть: резня!
Но уж стоит она, как ведьма над младенцем,

Иродиада с тазом крови, с полотенцем,

Провидя вашу смерть и сполохи огня
И слыша смертный крик в дыму осатанелом.

А там вас бросят в братскую могилу

Под барабанный бой комков земли,
Чтоб вы не встали и не испугали
Тех, что на стол, как пешек, вас бросали
И на восток в вагонах повезли.

И я штандартов шелест слышу снова,

Поет петух в распахнутую ночь,
В стеклянной зимней мгле поет, пророча.
Из далей, не заледеневших в слове.

ВО ВРЕМЕНИ

Поверишь ли ты мне?
Так я писал на стеклах в белом инее,
который таял при моем дыхании.
Слились дыханья наши и ладони,
одни раскрыты нам цвета и линии.
Мы, как от пламени, белы с тобой от времени.
Тогда шел снег и были стекла в белом инее,
шел дождь, литье деревьев было синее,
была приказом власть твоя мне сонная.
А ты ресницами так прикрывала веки,
что под дождем, под низким этим небом
вдаль уходили вымокшие ветки
(в том парке, что сводил пас в тишине).
Я крался вдоль стены (был плющ, на той стене)
как будто пес я некую скульптуру
(я нес умершую во мне).
Ты обняла меня холодными руками,
и все перевернулось вверх ногами,
и стал я подниматься над землею
(над темной от недавнего дождя).
И ты теперь несешь меня, который умер
для женщин тех, что не были тобою
и чьи глаза с упавшим этим небом
все вспоминают обо мне во мне.

ПЕНИЕ В САДУ

Однажды все уходит в равнодушные дали:
и то, что мы свершили, и то, что загадали,
первое прощенье, последнее прощанье,
дерево от тени, вода от стакана,
солнце от дерева, и лес от пола,
и та, что повинна, и та, что невинна -
грядущее (прошедшего другая половина),
как грошик, на ладони лежащий, слепя,
самим же собой и закрывает себя.

Так силой поверни его! Да будет свет!

Здесь птица, крылатое наречье свободы,
п та – лишь невольница грамматики пространств.
Из сада доносится ко мне ее пенье,
но сердце ее – это ветра дуновенье,
а ветер, превращающий в одно мгновепье
маслину в шелестящие страницы инкунабул,
он мог бы рассказать нам…
Но какую из фабул
выберет он, посланник пространств?

Свистящего рта его здесь не хватает,

и птицы, осмеявшей беспомощность речи,
холодного и жаркого дыханья земли.
В конце концов и атомы плотны не столь уж,
чтобы не вытекла из них, обреченно
скользя по листу,
слезинка вещей.

ЗИМА 1945