Поэзия социалистических стран Европы

Как на колонны, опершись на миги,
мы снова не равны себе самим
и ничего мы про себя не знаем:
ни где начнем, ни как мы завершим.
Мы снова превратились в барельефы.
Существовать мы только тем должны,
что в мир повернуты, в его пространства
и явно выступаем из стены.
Все вновь сосредоточилось в бровях,
в улыбке, в ласковом ее привете,
в глазах, в протянутой руке,
а прочего как не было на свете.
Прижатые мгновеньем, мы как прежде,
мы снова не равны себе самим,
и ничего мы про себя не знаем —
ни где начнем, ни как мы завершим.

Печальная песня любви Перевод Б. Слуцкого

Жизнь когда-нибудь в самом деле
окончится для меня.
Трава познает вкус земли.
Моя кровь в самом деле затоскует по сердцу,
покидая его.
Но воздух высок, ты высока,
моя молодость высока.
Приходит время умирать лошадям.
Приходит время устаревать станкам.
Приходит время лить дождям.
Но все женщины выступают, как ты,
и одеваются, как ты.
Приходит большая белая птица,
та, что с неба сметет луну.

Стертый рисунок Перевод Ю. Левитанского

Ты гаснешь где-то в тьме кромешной
стираешься, как след улыбки —
струя блестящая и нежный
ожог улитки.

Ты и в зрачке моем незрима,

и в слове длишься лишь мгновенья —
трава, растущая из дыма,
из сновиденья.

Ты меж ресниц моих, как в чаще,

ты вся — мой выдох напряженный
и тихий стон, водой горчащей
не отраженный.

Ах, тучей черной, словно шторой,

и скрыт, и стерт я, и раздавлен.
Я королевский трон, который
тобой оставлен.

В море плазмы Перевод Ю. Левитанского

В море плазмы
качается птица.
С воздухом разлученная, она отныне
в ином состоянье, в ином движенье,
и в цвете ином — отныне —
совсем иною отныне ей надо быть.

Тяжесть исчезла, также исчезли

паренье и скорость…
Мечется птица, мечется в море плазмы
сущность свою сохранить пытаясь
и очертанья крыла.

Может быть, это уже не пройдет,

не пройдет никогда,
может быть, птица останется в плазме навечно,
и, может быть, мой содрогнувшийся мыслящий мозг
заселен будет вечно
фантастическим этим виденьем.

Старая корчма Перевод Ю. Левитанского

Пиво черное премерзко и отвратно,
плотный дым под потолком, как мошкара,
на столе непросыхающие пятна,
и какое-то вокруг — позавчера.

Бьют часы, хотя куда тут торопиться,

и святые в ряд выходят из часов.
Крыш костлявых белый цинк и черепица,
двери наглухо закрыты на засов.

Пью, рыгая, каплет пиво то и дело

с бороды моей — напиться не могу…
Ты истлел давно, мой милый, твое тело
стало сочною травою на лугу.

Я хотел бы стать конем, единорогом,

стать кентавром — чтоб, взойдя на бугорок,
богу смерти помолясь, в молчанье строгом
в той траве твоей пастись под вечерок.