Снегирек ко мне уселся на окнои запел: «Не хмурься, Гидаш, —все равно!Не горюй, что созревает уж давно,а созреть не может вишня, —все равно!Горы издали не круты, но даноили нет достичь вершины —все равно!Глянь: за окнами сосулек уж полно,насладись весной, а дальше —все равно.Год-другой, и в путь дорожку суждено,ведь пойми ж, не отвертеться —все равно.Волновать тебя все это не должно,и твою горячность видетьмне смешно».Я вскипел: как видно, все вы заодно!Но одумался: не стоит.Все равно.Препираться с ним мне стыдно и грешно, —так подумал я. Вот то-тои оно!Как я жил, так жить я буду! «Что ж, вольножить как хочешь! — он ответил. —Все равно!»И взялся я за работу. Он взмахнулдерзко крыльями и, свистнув,упорхнул.И гадал я: почему же — разбери! —и в тебе заговорилиснегири!
Старые строки из пожелтевшей тетради
Перевод Л. Мартынова
XVII
Солнечныйосенний луч,глянь, пробившись между туч,мне в лицо еще живое.Это время буревоеухватил бы я, могуч,за бодливый рог рукою!— За бодливый рог рукой?Прок какой ловить мгновенье?Ну, так, значит, успокой смертное мое смятеньеи бессмертья мощью мнимой — иль не мнимой —озари мойбунтовской, неукротимыйоблик, что живуч средь туч,как и ты,осенний луч.
Птицы, птицы, птицы, птицы,все, что во мне больше, чем тело, вся моя душа —ваше щебетанье!Светает. С песнями возвращаемся по лугам.Нынче ночью все было крылатым —слово, глоток, тиканье часов.Руки любимой были словно крылья.Песни были крылья, дверные ручки — крылья,мне было радостно лежать меж крыльев простынь.Я уже засыпал, когда под окном,по трубному зову майского солнцадеревья вытряхнули своих птиц!Шумное утреннее жертвоприношение.Звучали арии и птичьи перья;взлетел к небу цветной ворох мыслей.Трепет знамен, фейерверк ангелов, сумасшедшая канонада,первый громыхающий поцелуй — после негос влюбленных слетают полыхающие рубашки.Это роение было таким сверкающим и победоносным,что мое высвобождающееся весельепорхнуло к нему, смешалось с ним, словно аромат с ароматом.К чему же оплакивать уходящую юность?Ведь она уходит на сверкающие небесные поля, рассеивается по ним,как шелковистый дым жертвоприношения.