Погасни свет, долой навек

– Ты предпочел бы остаться там, в монастыре? – осторожно спросил Грегори.

– Вот чем, брат мой, я не страдаю, так это тягой к самоубийству, – фыркнул Дамиан. – Я приноровился к своему бытию и живу припеваючи. У меня есть деньги, книги, Франк. Даже ты теперь у меня есть, и с тобой можно приятно побеседовать, сидя у камина.

– Почему ты приехал? – задал Грегори вопрос, который мучил его последние три дня. Он даже думал в иные минуты, что Дамиан хочет отомстить за все. Мстительность была в характере Гамильтонов, по крайней мере большинства из них.

– Потому что ты мой брат, – совершенно спокойно ответил Дамиан, глядя прямо, уверенно. Он умел лгать с таким вот честным выражением лица, но Грегори очень хотелось, чтобы эти слова были правдой. – Я люблю тебя, как умею. А теперь иди спать. У нас много дел, а время уходит. Детали всех планов обсудим завтра.

Глава восемнадцатая

По заведенному обыкновению, Элинор проснулась рано и была в первые мгновения сбита с толку. Где она? Не в привычной комнатке, небольшой, не слишком уютной – Элинор избегала привносить во временное жилище какие-либо черты индивидуальности. Может быть, только букет цветов в вазе. Комната, в которой она сегодня проснулась, была роскошнее всего того, что было у нее когда-либо в жизни. Светлые обои, изящная мебель, легкие шторы на окнах, шевелящиеся под сквозняком. Запах лаванды и жимолости. И перина такая мягкая, словно спишь на облаке. Кажется, Элинор сладко и крепко выспалась впервые за долгие-долгие годы.

Потом пришло осознание, где и почему она находится, и Элинор села. Она в особняке Гамильтонов. Сразу же нахлынули воспоминания о прошедших сутках, чрезвычайно насыщенных событиями. Непристойное предложение, побег, Дом, чудовища, леди Морроу, утрата себя, ночное превращение в марионетку, раненый Дамиан Гамильтон, разрушенный дом. Элинор тряхнула головой. Боже, она заключила сделку с Дьяволом.

При свете дня, под этим ярким солнцем, золотящим обои и паркет, играющим на гранях хрустальных флаконов на туалетном столике, все произошедшее вчера виделось дурным сном. Что за чудовища? Что за чудеса? Нет их. Нет ничего такого под солнцем. И дома того странного нет, и чернильного спрута, пожирающего тени. Померещилось. Снова вернулось желание дать всему простое и рациональное, пусть и весьма неприятное объяснение. Опиумный дурман. Безумие. Увы, уверить себя в том не получалось. Раз за разом мысли ее возвращались к сеансу и к тому чудовищу, что явилось ей. И к следу на ковре. И к следу в гардеробной миссис Гамильтон. И снова к сеансу. И так по кругу, точно в хороводе. А что, если Элинор и в самом деле принесла в дом Грегори Гамильтона нечто дурное, нечто опасное? Что, если из-за нее Джеймс…

– Вы проснулись, мадемуазель Кармайкл?

Элинор подтянула одеяло к груди и мрачно посмотрела на Франциска Форентье. Мальчик стоял на пороге, приветливо улыбаясь. Впрочем, ее вина. Нужно было накануне запереть дверь на засов, чтобы посторонние мужчины – пусть даже и такие юные – не заходили без приглашения.

Хотя, следовало признать, отчасти Элинор была его появлению рада. Стоило Франку появиться на пороге, и дурные мысли как ветром сдуло, и на их смену пришли смущение и гнев. Нахватался у своего мэтра дурных манер!

– Завтрак готов, – продолжил мальчик. – Maitre у себя в комнате, размышляет, его лучше не тревожить сейчас, мистер Гамильтон еще не вставал, и я подумал, может быть, вы…

Улыбка сделалась смущенной, совсем детской, и Элинор укорила себя за вспышку раздражения. Франциск Форентье – хороший мальчик и не желал ничего дурного, ему просто нужна компания за завтраком, как и любому мальчишке его возраста. Элинор и сама в юные годы не любила есть в одиночестве.

– Сейчас я спущусь, – кивнула она.

– Завтрак накрыт в нижней гостиной, это на первом этаже, – сказал Франк и скрылся за дверью.

Элинор дождалась, пока шаги его стихнут, откинула одеяло и неохотно спустила ноги на паркет. По полу тоже гуляли сквозняки, дом словно дышал, и это было странное и жутковатое ощущение. Элинор отогнала его и запретила себе фантазировать. Хватает и прошлых нелепых и глупых видений. Стараясь вернуть себе прежнюю невозмутимость, Элинор оделась, причесалась, аккуратно, волосок к волоску, но отражением осталась недовольна. Все, что у нее сейчас было – это вечернее платье, которое почти невозможно уже привести в порядок. Она совсем не походила на себя, прежнюю. Оглядевшись, Элинор заметила на туалетном столике несколько широких полос кружева и, поколебавшись, прикрыла ими, как шемизеткой, грудь. Изумрудный шелк все еще резал ей глаз. Своими у Элинор были только ботинки, старые, стоптанные, с дырой на мыске, которые на ее счастье завалялись в кладовке, дожидаясь починки, в ином случае из рушащегося дома пришлось бы спасаться босиком. Но они не могли вернуть ей уверенность.