Погоня за ветром

Снем был окончен, спорить было не о чем. Каждый получил то, чего мог добиться. Оставалась Литва, но вопрос о ней решить теперь, в одночасье, было нельзя. Пройдёт ещё седмица, и Лев узнает из грамоты Маненвида, что литвины на таком же снеме выбрали в великие князья Трайдена. Литва откачнула от Галича, да иного, верно, и ожидать было невозможно. Лев примет весть спокойно, он был пока доволен тем, что имел, и понимал, что Литва — это недостижимо. Да и Шварн никогда бы не имел там власти, если бы не воля Войшелга. Войшелг! Свирепый монах-литвин даже из могилы продолжал чинить Льву пакости. Из-за него епископ Иоанн стал врагом. Отныне, — Лев знал, — этот любимец отца всегда, во всех делах будет его противником, когда скрытым, когда явным.

«Церковников придётся задаривать, — думал князь, вперив угрюмый взгляд в шелковую рясу епископа. — И выдвигать своих людей на высокие места. Низинич говорил с Феогностом Сарайским. Что же, надо сделать его другом, союзником. Сарай... Мунгалы... Ногай. Всё завязано в тугой узел. А ещё Запад. Папы, меняющиеся едва не каждый год, император, угорский Бела, чешский Пржемысл Отакар[179], ляшские князья».

Лев отвлёкся от своих дум, только когда понял вдруг, что сидит в палате один. Братья, бояре, духовные лица — все давно ушли, лишь Констанция дремлет, развалившись в мягком кресле, да холоп гасит свечи в семисвечниках на стене.

Тёмной тенью проскользнул в палату и упал перед князем на колени армянский придворный лекарь Санасар.

— Княже! — ожёг он слух Льва громким шёпотом. — Твой брат Шварн был отравлен! Я осматривал его тело. Оно покрылось чёрными пятнами. Это яд, который сжигает внутренности человека.

— Что?! — Лев изумлённо вскочил со стольца.

В этот миг им овладел страх.

«Нынче — его, заутре — меня! Это бояре, их работа! И что же делать мне?! Нет, в Холме я жить не останусь. Отъеду во Львов. Там все свои — и дружина, и простые люди. От бояр надо держаться подальше».

— Слышала? — потряс он за плечо жену. — Кто-то помог моему брату умереть. Господи, что за земля, что за времена?! Князя Ярослава Всеволодовича отравили по боярскому доносу в Каракоруме! Сын его Александр умер, когда возвращался из Орды, тоже от яда. Польского князя Лешко Белого, отца твоего любезного Болеслава, злодейски убили родичи. Романа и Святослава Игоревичей бояре повесили в Галиче. Бабку твою, королеву Гертруду, зарезали баны прямо во дворце. И в Орде у татар такие же нравы. Хана Улавчия, Батысва внука, умертвили ордынские бесермены. Вдову Батыя, ханшу Баракчину, предали лютой казни. Джучи, старшему сыну Чингисхана, отцу Батыя и Менгу-Тимура, во время охоты хребет переломили. Говорят, по приказу самого своего великого родителя. Проведал будто бы старый Чингис, что хочет Джучи от него отложиться. Яд, меч, петля! Всюду одно и то же.

Лев говорил словно бы и не Констанции, которая убрала с изуродованного болезнью лица шёлковую личину и недоумённо мигала глазами без ресниц, а самому себе.

— Не вижу здесь ничего удивительного, — резко просипела княгиня. — Ты сам только что слушал своих бояр. Никто из них не жалеет о смерти Шварна. Его не любили. Войшелга вспоминали, а его — нет. Любят сильных правителей, а Шварн был слаб. Вот кто-нибудь из недругов и накормил его ядом.

— В этом ты права, — задумчиво закивал головой Лев. — Верно, так и было. Вот что. Заберём всё добро, всё ценное из Холма, да уедем отсюда поскорей во Львов. Град новый, всё там — моё! Даже имя града — и то в мою честь! Сделаю Львов столицею Руси Червонной. Почитай, Галич после Батыева нашествия захирел, Перемышль — город крепкий, но на самой кон-границе стоит, Ярослав — и вовсе крепость сторожевая. А Львов — в средине земли. Сделаем так. Ты, любезная жёнушка, поройся в палатах, погляди на паволоки, на алавир[180] отцов, на узорочье, на сукна. Вели сложить добро в подводы и сама проследи, чтоб чего не забыли. Много здесь, в Холме, золота, сребра. Много отец мой скопил богатства. Есть две короны золотые, папой Иннокентием присланные. Короны эти тоже захватить надо. Чтоб не достались они холмским боярам. И после девятого дня во Львов с тобой отправимся. Крепость там на Княжой горе, а внизу, у подножия её, посад, какого ни в одном городе во всей Червонной Руси нет. — Он мечтательно вздохнул. — Гончары селятся, кожемяки, златокузнецы. Уже ныне Львов мало в чём Холму или Владимиру уступит. Скрещиваются там великие торговые пути, там на рынке угорские кони с чешским серебром соседствуют, гамбургский бархат — с бухарской зендянью, лунское сукно — с серским шёлком, хорасанский булат — с аравитскими благовониями. Там я и сяду, там корону на чело воздену, оттуда править стану Русью Червонною! — Князь увлёкся, заходил по палате, распахнул окно.

«Да, так будет, так должно быть! Стану я продолжателем деяний великих, деяний Ярослава Осмомысла и деда моего Романа! А татары? — обожгла сердце неприятная мысль, оборвав буйный полёт честолюбивых мечтаний. — С ними как-нибудь разберусь. Использовать их, ежели что... Для себя же, для своих целей!»