Погоня за ветром

На душе у Льва было одновременно и тревожно, и радостно.

47.

Во владимирском доме старого Низини всё было по старинке. Старая изба обветшала, слегка покосилась, стала приземистей, как будто вросла в землю. Глядя на почерневшие от времени рубленые в обло брёвна, Варлаам тихо вздыхал. Отец упрям. Как ни уговаривал он его купить иное, более просторное, жильё или хотя бы нанять плотников и подновить подгнившие брёвна, старик Низиня только махал рукой и коротко отвечал:

— Не к чему. Доживём. На наш с матерью твоей век хватит.

В последнее время отец часто хворал, днями не слезал с печи, всё кряхтел, кашлял, жаловался на боли в ногах.

— Ноют кости старые. Видно, помирать скоро. Уж ты бы, сын, оженился. Хотя б на невестку поглядеть мне единым глазком. Всё помирать легче будет, — говорил он сыну.

Варлаам приехал во Владимир сразу после похорон Шварна и поспешным, похожим на бегство отъездом Льва во Львов. Ему хотелось немного отдохнуть, отойти душой после бурных событий последнего времени. Он или просиживал долгими часами у себя в покое, всё размышляя о превратностях судьбы, или ходил по опустевшим зимним улицам, слыша завывание холодного ветра и смотря, как кружатся в воздухе белые снежинки. Покоя на сердце не было. Всякая мелочь здесь, во Владимире, напоминала ему об Альдоне и убиении Войшелга. Порой Варлааму даже чудилось, что все жители Владимира знают о его участии в злом деле, в их взглядах он улавливал скрытое презрение и горькую насмешку. Становилось тяжело, родной город делался чужим, неприветливым, холодным. Словно и не он, Варлаам, когда-то подростком бегал по этим засыпанным снегом улицам, бросал снежки, весело мчался в расписных возках лихих троек, ходил в масках-скуратах па Рождество по соседским домам. Всё это было как будто в другой, неведомой жизни, оборвавшейся в тот самый вечер, когда бежал он вслед за отрядом дружинников но тёмным переходам Михайловского монастыря.

Грустные думы молодого боярина оборвал Тихон. Явился с бочонком дорогого заморского вина, весь засыпанный с ног до головы снегом, весёлый, в лихо заломленной набекрень шапке.

— Варлаам! — заключил он хмурого друга в объятия. — Ну, друже, поздравь! Праздник у мя нынче! Женюсь!

— Решился, выходит, — улыбнулся Низинич. — Ну что ж. — Он развёл руками. — Сказать одно могу: совет вам да любовь.

— Вот, — недовольно поджала уста старая Марья. — Все дружки-ти твои, Варлаам, женаты уж, детишками обзавелись. Тихои-ти, почитай, последний холостым оставался. Один ты топерича бессемейный-ти. Ох, горе ты, горюшко наше!

— Да не причитай ты, матушка. Всему время своё. Там поглядим, — отмахивался от неё Варлаам.

— Время, время. Пора те, сынок, невестушку-ти подыскать. Может, ты, Тихон, кого присоветуешь? А то-от ходит, яко в воду опущенный. Догадку имею: сохнет, видать, по замужней бабе, по боярыне, верно, какой. Али какая лихая ведьма его окрутила.

— Ты глупости-то не болтай! — сердито хмуря седые брови, проворчал Низиня.

Он с кряхтением слез с печи и поспешил за стол. Марья поставила на белую скатерть старинные серебряные чары.

Тихон стал разливать по чарам красное греческое вино. Пили, закусывали пареной репой и чечевичной кашей с маслом, вспоминали сначала детство, но после, как обычно бывает, перешли на более серьёзный разговор.

— Может, оно и к лучшему, ежели и Перемышль, и Галич, и Дрогичин в одних руках будут, — раздумчиво говорил Варлаам. — Но князя Шварна жалко. Молод был.

— Княгиня его во Владимире нынче, с дщерью, — заметил Тихон. — Давеча к Матрёне от неё приходили, сукно на свитку для девочки купили.

«Альдона тут! О, Господи! И дочь... Моя дочь! Они совсем рядом, а я ничего ведать не ведаю! — с отчаянием подумал Варлаам. — И не пойти, не глянуть на неё! Что за жизнь?! Нет, уезжать, уезжать скорее надо мне отсюда! Чтобы ничего не напоминало о прошлом, об ошибках, преступлениях, малодушии!»

Вино развязало язык.

— Красивая она, Альдона, — сказал он со вздохом. — Светлая такая, чистая. Жаль её, осталась вдовою. В её-то годы младые.

— А помнишь, Варлаам, как она с братцем своим в яму нас бросила? — усмехнувшись, спросил Тихон.

— Помню. Но всё равно её жалко.

— Да ладно тебе, право слово. Довольно хмурым ходить. Приходи заутре ко мне на свадьбу! Гульнём, а там, может, кого для тя и приглядим. Права матушка твоя: не век те бобылём вековать, друже!

...Шумно, весело было в доме у Тихона на следующий день. Лилось вино из ендов, ломились от яств столы, носились по улочкам резвые тройки, звенели бубенцы, рокотали гусли, в глазах рябило от яркости одежд. Народу у Тихона было не лишка, а потому пили и ели много. Уже горела на западе заря, обливая багрянцем купола соборов и пятная розовым цветом снежные сугробы, когда слегка захмелевший Низинич отправился домой. Проходя по улице мимо собора Успения, он заметил медленно сходящую с паперти женскую фигуру в чёрном одеянии.

Увидев его, женщина вдруг вскрикнула, шатнулась и резко остановилась.

— Альдона! Княгиня! Это ты! Что ты здесь? В такой час? — пробормотал обескураженный Варлаам.