Погоня за ветром

— Ходила в собор. Свечку поставила за упокой души брата моего, невинно убиенного. А ты? Да ты хмелен? Фу, господи! — Альдона поморщилась и отвернулась.

— Я был на свадьбе у своего друга. Вчера узнал, что ты здесь, княгиня. Не думал тебя встретить. Не знаю как, ноги сами понесли. А может, судьба.

— А ты веришь в судьбу? — вдруг спросила Альдона.

— В судьбу — удачу, да, верю. А в судьбу — предопределение, в судьбу-рок — нет.

Княгиня промолчала, в задумчивости закивав головой в чёрном убрусе.

— Ты надолго сюда? — спросил Варлаам.

— Не знаю. Может, навсегда. Если бы не дочь, я приняла бы постриг, уехала бы во Вручий, к игуменье — матушке Феодоре. А теперь... Не знаю. Я должна позаботиться о дочери.

— А я вот хотел отдохнуть от всего. Пожить у отца с матерью, собраться с силами. А сейчас вижу: не обрести мне во Владимире покоя.

— Что так?

— Всё мне тут прошлое напоминает. И сад тот, с ивами, у берега Луги, и терема, и улицы. Ты, брат твой, Маркольт, Лев — всё путается, мешается в голове.

— Грехи покоя не дают. — С губ Альдоны сорвался злой смешок.

— Да, так.

— Лицемер ты! — бросила ему в лицо молодая вдова.

Слова её как будто обдали всё существо Варлаама холодом, он вздрогнул, прикусил до боли уста и опустил голову. Он не знал, что сказать этой несчастной женщине. Понимал, что виноват перед ней, чувствовал, что любит её, что больше всего на свете хотел бы сейчас обнять её, расцеловать, прижать к груди, но не смел даже пошевелиться. Между ними была кровь, было убийство, были козни и интриги. Как преодолеть эту пропасть, что сделать, Варлаам не ведал. Стоял, исподлобья смотрел на её бледное лицо, обрамлённое чёрным платом с вышитыми серебром крестами, на её серые лучистые глаза, полные какой-то глубокой задумчивости, и думал, что, возможно, видит её в последний раз.

— Прощай же! — тихо прошелестели безжалостные слова.

Альдона исчезла, словно и не было её здесь. Вихрь снежный кружил на том месте, где она только что стояла. А может, её и не было? Может, она привиделась ему, хмельному? Или то была не Альдона, а бестелесное привидение, призрак, блуждающий дух?

Варлаам бросился за ней, беспокойно оглядываясь по сторонам. На улице было безлюдно, в избах зажигались свечи. В ясном морозном небе светил жёлтый серп полумесяца, мерцали звёзды.

Стало как-то не по себе. Покружив по городу, Варлаам воротился в отцовый дом.

Через два дня он выехал в Бужск. Жизнь продолжалась, во Владимире оставалось его прошлое, к которому сейчас не хотелось возвращаться, но которое будет время от времени напоминать о себе тупой душевной болью. Впереди ждала Варлаама княжеская служба, ждали великие и малые заботы.

48.

У подножия густо поросшей дубово-буковым лесом горы, на перекрестии торговых шляхов, ведущих из Польши, Германии и Мадьярки в Киев, в Луцк, а также на юг, к берегам Днестра, к стольному Галичу, на берегу весело журчащей на камнях узенькой речки Полтвы раскинулись обширные купеческие и ремесленные слободы. Селились здесь гончары и оружейники, хитрокознецы и древоделы, камнесечцы и кожемяки. Ту слободу, что примыкала к польской дороге, назвали Краковскою, иную, коя лепилась на южном склоне, нарекли Галицкою, а третью, которая располагалась выше, возле розоватых стен букового детинца[181], именовали Подзамковой. Над посадом, на горе, названной Княжою, стояла построенная при князе Данииле крепость. Городок, сперва крохотный, рос, ширился, всё новые постройки каждый год возводились и на посаде, и внутри крепостных стен. Львов — о молодом городе этом уже ходила по Червонной Руси добрая слава. Да и было на что и на кого здесь поглядеть заезжему путнику. Шумное торжище на площади, вымощенной камнем, богатые дома немецких, фряжских и армянских купцов, просторные гостевые подворья, другое торжище, под горой, возле него — таверны, кабаки, в которых во всякую пору рекой лилось вино и пиво — всё это удивляло, поражало, заставляло в некотором недоумении качать головой. После захиревшего, обезлюдевшего Галича, разрушенного и разграбленного Киева, истерзанной усобицами Черниговщины многолюдный, красивый и гордый Львов казался едва ли не раем земным. И никогда не догадался б, а если бы узнал, так не поверил бы какой проезжий купец, что всего лет шесть или семь назад хозяйничал в здешних местах монгольский темник Бурундай и по его велению укрепления города были сметены с лица земли. Но ушло, кануло лихолетье, и Львов снова хорошел, рос, полнился людом.

В детинце, на самой вершине Княжой горы, величаво поднялась к небесам выложенная из камня церковь Святого Николая Чудотворца. С тех пор как во Львове поселился князь Лев, она стала придворным княжеским храмом. Мощные белокаменные апсиды окаймляли церковь с восточной стороны, высокие своды завершались рядами полукружий-закомар, перед главным входом выложена была из белого камня паперть. Говорили, что с храмовой звонницы в ясный солнечный день зоркий глаз мог различить на юге густо поросшие пихтой и сосной увалы Карпат.