Погребенные

И тут Габриэль подозвал Вивиан и велел ей:

– Отдай Анике все бумаги. Пускай она решает их судьбу.

Вивиан покорно запустила руку в сумку, извлекла наружу толстенную кипу и протянула её мне.

Все вокруг бегали, кричали, суетились, но для меня время словно замерло. Там, на этих бумагах, хранилось то, что навсегда изменило не только мою жизнь, но и меня саму как личность.

XXV

Частный джет Эттвуда вылетел из международного аэропорта Шарль де Голля в одиннадцать часов утра следующего дня. На борту находились одна стюардесса, ящик вина, бумажный пакет из «Макдоналдса» и я.

Александр Робинс, его сын и Чарли вылетели тремя часами ранее более бюджетным рейсом. Мама оказалась менее принципиальной, с радостью приняв от Габриэля подарок в качестве билета в бизнес-класс. Дориан и Вивиан летели вместе с ней.

– Madame, – стюардесса легонько тронула меня за плечо, – чай? Кофе?

– Вино? – Габриэль приспустил книгу, которую начал читать ещё в аэропорту.

Я так и не услышала внятного объяснения, почему он настоял на том, чтобы мы летели вдвоём, но была благодарна ему. В последнее время мне начинало казаться, что пространство вокруг только и делает, что сужается. Событий, людей… всего стало слишком. Я не могла послушать тишину даже ночью, поэтому через две минуты после взлёта испытала долгожданное расслабление.

– Воды, – попросила я, безжизненным взглядом уставившись в иллюминатор. Вспомнила о том, чем закончился вчерашний аукцион, и поспешила одуматься: – Двойной виски со льдом. Тройной.

– Так не пойдёт, Ришар. – Эттвуд со вздохом захлопнул книгу. – Поговори со мной.

– О чём? – Прижав нос к стеклу, я наблюдала за проплывающими мимо облаками. – О том, что мой отец продавал людей террористам? О, или о том, что я потомок какого-то древнего культа и уже не медленно, а очень даже быстро еду крышей? Хотя нет, мы ещё не до конца разобрались с тем, что я паршивая изменщица. К тому же меня уволили с работы. Так, к слову.

Я не помнила, как попала в квартиру Эттвуда, и на этот раз причина такого состояния была… мирская. Меня затянуло в транс, но в нём не было призраков или дюн. В нем присутствовали только я и мой отец.

– Эй! – Габриэль поправил брюки, сел на стуле напротив и, сложив руки на коленях, уставился на меня.

Сырость после дождя смешалась с малиновым закатом. Лёгкая морось и прохлада разогнали людей по домам раньше обычного, а те, кто только проснулся, старались как можно быстрее добраться до пункта назначения. Париж погрузился в несвойственное ему безмолвие.

Я забилась в угол студии, укутанная в плед. Рядом на журнальном столике стыл чёрный кофе и лежали бумаги.

Эттвуд терпеливо ждал, когда я сама решусь заговорить. Его не пугали мои слёзы и тихий скулёж.

– Мой отец – убийца, – пробормотала я, тыльной стороной ладони утирая влажные щёки.

– Твой отец – человек.

– Ты задаёшь вопросы. Это хороший знак.

– В моей жизни нет ничего хорошего.

– Ты сама по себе хорошая. Этого достаточно.

Я отлипла от окна и, нахмурив брови, уставилась на него.

– И не надо так на меня смотреть. Ты поступила правильно.

– Теперь весь мир узнает о том, как члены правительства Франции торговали с террористами и продавали им людей. Что в этом правильного? Что правильного в том, что мой отец – лжец и убийца, а теперь об этом узнают все, и я больше никогда не смогу вернуться в Париж?

– И каких поступков ты от меня ожидаешь?

– Я ничего от тебя не ожидаю, Аника, – улыбнулся Габриэль. Мерцающие блики рассветного солнца удивительным образом сочетались с тьмой в его глазах. Отвернув голову к распахнутым окнам, из которых открывался вид на Сену и Эйфелеву башню, продолжил: – Мне плевать, что ты будешь делать дальше.