Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Недавно появилась новая тревога со своими преувеличениями: не убьют ли «бумажную» книгу электронные читалки. Скорее всего, нет, – две эти формы, как многажды бывало прежде, просто мирно поделят функции и разойдутся по своим культурным нишам.

Говорят ещё, что интернет с присущей ему интерактивностью убьёт традиционный русский толстый журнал. И это несмотря на то, что едва ли не все, по крайней мере, основные толстые журналы – даже такие гипертолстые, как «НЛО» и безвременно, но уж никак не по вине интернета почившие, незабвенные «Отечественные записки» – благополучно там представлены, что, по моему разумению, идёт им только на пользу. Во многих отношениях – от расширения аудитории до, например, того, что через интернет они могут теперь находить себе авторов, с которыми – и с текстами которых – без него, пожалуй, ни за что бы не встретились. Как заведующая отделом одного вполне себе «толстого» по типу своего устройства журнала – «Знание – Силы» – знаю это на собственном опыте.

В собственно литературном процессе моё внимание на себя обращают неожиданные, нетиповые фигуры, которые либо появились в это время, либо с некоторой новой силой о себе заявили.

Первой из них – скорее по яркой, одинокостоящей нетипичности, чем по собственно значимости – приходит на ум Мариам Петросян с её вообще уж ни на что не похожим «Домом, в котором…». Внезапный, оглушительный успех дотоле безвестного автора из Армении, даже не профессионального писателя, получившего в прошлом году «Большую книгу», явно в каком-то отношении симптоматичен для нашего культурного самочувствия. Это может быть, например, симптомом назревшей потребности в вымышленных мирах, в авторских вселенных. Причём – не (только) в утешающих, не эскапистского характера: каким мир Петросян точно не назовёшь, так это эскапистским, вернее уж напротив. Скорее на такие, которые именно своей вымышленностью помогали бы осмыслить устройство нашего собственного мира, не увязая в его эмпирических деталях, в прямолинейной (и потому неминуемо упрощающей) публицистике.

Может быть, другой полюс того же процесса мышления вымышленным представлен Максом Фраем и, отдельно, его «Проектом ФРАМ», который развернулся как раз в нулевые и именно теперь, к их исходу, подошёл – по утверждениям своего инициатора – к завершению. То, что делает Фрай с соратниками, представляется мне целенаправленной работой по созданию нового, животворящего мифологического слоя для нашей демифологизированной культуры, который учитывал бы её особенности. Думаю, эта работа ещё будет систематически осмыслена, по крайней мере, она на это очень напрашивается.

Продолжая мысль об «одинокостоящих» культурных персонажах, невозможно не назвать Михаила Эпштейна, который в 1990-е (и раньше) осуществлялся как эссеист, а в 2000-х осваивает новое качество – развивать собственный, тоже, кажется, ни на что не похожий гиперпроект. Даже не один. Это – прежде всего, возникший в конце 1990-х, так называемый ИнтеЛнет – «межкультурное и междисциплинарное сообщество для создания и распространения новых идей и интеллектуальных движений через электронное пространство», «техно-гуманитарный вестник» «Веер Будущностей» (2000—2003), посвящённый технологиям культурного развития, и выходящий с 2000 года «еженедельный лексикон» «Дар слова», где автор-составитель предлагает русскому языку новые слова и понятия.

И это (я, например, не сомневаюсь) – тоже литература: «языководство», как выражается сам Эпштейн – обучение языка новым возможностям.

В этой связи сразу же вспоминается ещё одна стоящая особняком фигура – Дмитрий Бавильский. Заявивший о себе как поэт в 1990-е и как прозаик вполне, пожалуй, традиционного свойства – в первой половине двухтысячных, сегодня он развивает особый проект воспитания слова – пестования словесных аналогов несловесного. Выстраивая словесные ряды к звукам и формам, он не только повышает чувствительность слова, расширяет диапазон его восприимчивости, но и сращивает звуковые, изобразительные, пластические и словесные искусства в единый смысловой комплекс. Частью этого же проекта видится мне и серия его интервью с музыкантами на электронных страницах «Частного корреспондента», и серия репортажей с художественных выставок. При этом я бы не назвала его «художественным критиком» в строгом смысле слова: нет, это именно литература – о том, что происходит в человеке нашей культуры в ответ на художественные стимулы. Под самый конец нулевых, в 2009-м, вышла его «Вавилонская шахта»: сборник текстов о явлениях несловесных искусств. В этом Бавильский кажется мне принципиально интереснее и плодотворнее себя-прозаика.

Всё это подводит нас к пониманию существенной черты литературных двухтысячных: размыванию прежде проведённых границ между «вымыслом» и «не-вымыслом», их проникновению друг в друга и пониманию ими своего родства.