Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

А он писал даже не о разных деревнях, а об одной-единственной – которую называл Антарамеч. Можно было бы сказать, что Антарамеч – его Йокнапатофа, – но от фолкнеровского округа матевосяновскую деревню отличает одно существенное обстоятельство: она не придуманная. Там всё настоящее. То есть, едва ли не вплоть до документальности: например, в повести «Мы и наши горы» – может быть, самой знаменитой повести Матевосяна, по ней даже фильм был снят – рассказан реальный случай, и ещё более того – все герои там настоящие, со своими настоящими именами.

Матевосян берёт живую историю – маленькую, случайную, единственную, почти анекдот (о том, как пастухи зарезали и съели чужих овец, и что из этого вышло) – и делает из неё миф. (Хм. Когда это миф был чем-то другим, нежели единственной историей, случившейся один раз и с тех пор рассказываемой всегда?) Вернее, то есть, так: он ничего с ней не делает, просто рассказывает её такой, какова она есть. И она становится мифом сама.

Кажется, что такие антарамечцы тоже могли бы жить когда угодно – всегда – независимо от того, Советский ли Союз вокруг, он ли их судит и забирает на войну, или какое-то другое государство. Кажется, что они и сейчас так живут. Эта жизнь крупнее и важнее государств.

Маленький, маленький мир – огромный, как целая вселенная.

Так как же отвечал сам Матевосян на внутренний, а то и внешний вопрос о том, чем он занимается? Какими там коренными формами бытия, каким ещё надысторическим, что вы. Он был совершенно уверен, что показывает миру Армению. В тех самых её местных, конкретных, неповторимых и единственных чертах. Был ли он прав? Безусловно.

Потому что одно из важнейших пониманий и чувств Матевосяна, – может быть, вообще важнейшее, на котором всё держится, – это понимание и чувство того, что «локальное» и «универсальное», единственное и всеобщее – это одно и то же. Что нет никаких «центров» и «периферий»: центр – любая точка, из которой человек проживает свою жизнь; и она – в той мере центр, в какой он эту жизнь проживает и чувствует. Зато есть «своё» и «чужое» – понятое как, соответственно, – насыщенное значимой для тебя, обращённой к тебе жизнью и этой жизни лишённое. В некотором смысле – «живое» и «мёртвое». Хотя, по большому счёту, для Матевосяна всё – живое. Но безусловно есть места, где ему легче это чувствовать – и есть такие, где труднее. Самый мучительный текст сборника – «Похмелье», в котором, кажется, её герою-армянину, попавшему в Москву – может быть, альтер-эго самого Матевосяна – что бы ни происходило, что бы он ни делал – не хватает воздуха. Потому что – неполная, неподлинная форма существования. Чужое. А там, в Армении, в маленьком селе, которое можно назвать, например, Антарамеч – всё и полное, и подлинное. Просто потому, что так случилось.

Так вот, весь Матевосян, чувствуется мне, – о полноте и подлинности.

Мне кажется, что сейчас, когда Армения – уже никакая не окраина центра, а самостоятельная и самодостаточная страна, эта ведущая его идея единства и тождества местного и всемирного видна особенно. Хотя, может быть, сам автор со мной бы и не согласился.

В сборник, выпущенный издательством «Текст», вошли как известные, знаковые тексты: повести «Буйволица», «Мы и наши горы», – так и те, что до сих пор по-русски прочитаны не были: повесть «Похмелье», рассказы «Мои мимолётные поцелуи», «Возвращение», «Прозрачный день», и стенограмма монолога «Мир слова» – очень горького – сказанного им в передаче Ереванского телевидения «На пороге» в 2001 году. Соответственно – два раздела: «Грант известный» и «Грант неизвестный». И, «Вместо послесловия», воспоминания о Матевосяне его многолетнего друга Андрея Битова.

Грант Матевосян, умерший одиннадцать лет назад, не переиздавался в России почти четверть века. Теперь он вернулся.

2013

Соработник Творения [45]

Алексей Парщиков. Дирижабли. – М.: Время, 2014. – (Поэтическая библиотека).

Выпущенный издательством «Время» сборник – наиболее полное на сегодня собрание поэтических текстов Алексея Парщикова. Здесь – не всё, им написанное, но, пожалуй, – всё важное. Во всяком случае, здесь – парщиковская классика, тексты, без которых давно уже не представима русская литература. Интересно и важно всё это перечитать теперь, сегодняшними глазами – и в рамках единого взгляда.