Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Первое, что бросается в глаза: здесь нет иерархий. Всё значимо, всё обращено к человеку, всё волнует. Прежде всего: что угодно (в пределе – всё) может оказаться, и часто оказывается, эротически значимым (хотя есть предметы, эротически заряженные особенно сильно, – таковы огородные пугала). Более того: всё одушевлено, живо, не исключая и того, что мертво; мёртвое даже особенно живо (даже эротизировано: покойные «барышни тополя» все сплошь таковы, и с ними возможно сексуальное общение), разве что на свой лад. Оно так живо, что не только способно испытывать боль: «мертвые например всегда существуют с головной болью и не обращают на нее никакого внимания», но и – на свой опять же лад – смертно: герои «Овсянок» Аист и Мирон утонули, то есть получили мерянское бессмертие в реке, но это бессмертие, оказывается, условно – спустя тысячу лет совсем старые бессмертные растворяются в воде.

Любой предмет может стать прямым путём к сердцевине жизни – сакральным, главным: хоть велосипедные ключи («все без исключения радости и тайны лета – радости и тайны молодости – радости и тайны жизни – любви – можно извлечь и приблизить к себе при помощи этих инструментов. самая красивая фраза нашего мира – это: велосипедный ключ»), хоть лодочные станции (которые, оказывается, – «молитвенные поляны, самые главные в жизни»).

Ужасы и погибель тоже могут скрываться где угодно и вырваться из любого источника (что и происходит, например, в тексте о библиотекарях – одном из самых невыносимых в сборнике, а то, пожалуй, и в самом). У чего угодно может оказаться зловещее хтоническое лицо (кто бы предположил такое, допустим, о скромных работниках библиотек), и это лицо в любой момент может к тебе обернуться. Вообще, зловещие качества предметов и существ с их наблюдаемыми свойствами никак не связаны. Все опасности, исходящие от библиотекарей, никак не определяются тем, что они выдают книги, хотя могут использовать это занятие для своего проявления; а гибельная сущность зеркал минимально, если вообще, связана с их отражающими свойствами (тем более, что зеркалами могут быть и люди – и ни об одном из них незаметно, чтобы он что-то отражал. Зато губительные свойства за некоторыми определённо замечены – как, например, за бывшей девушкой Еужена Львовского – которая на самом деле «была зеркалом»).

Что ещё важно: ни библиотекари (самые, кажется, чудовищные из существ, населяющих осокинские страницы), ни зеркала (самые губительные из попадающихся тут предметов, с которыми, кстати, библиотекари образуют один, хотя и не очень устойчивый, тематический комплекс: деньги от штрафов за несвоевременно сданные книги библиотекари, предположительно, «отдают зеркалам», а те в ответ «оттягивают их головные боли»; не говоря уж о том, что «в угоду зеркалам они рвут ваших будущих или живых детей») вроде бы не желают людям зла. Они, так сказать, не злонамеренны. Да, библиотекари «в угоду котам выворачивают руки вашим родителям, в угоду клоунам или птицам толкают вас к самоубийству», но разрушительны для человека они единственно потому, что такова их природа. А так вообще-то они людей по-своему любят и даже охотно идут за них «замуж сразу – хоть в первый час знакомства».

Несомненно в тех же библиотекарях и зеркалах одно: всё это – обитатели «двойки» – антимира и пограничья между мирами. Их злокозненность связана исключительно с этим.