Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Поэтому Мария Степанова совершенно справедливо ставит в соответствие этому большому сборнику маленькую (и действительно стоящую несколько особняком среди всего им написанного) книжечку Оборина, из которой как раз ни один текст сюда не вошёл: «Будьте первым, кому это понравится» – «сборник восьмистиший, написанных, кажется, почти без участия автора – в процессе многолетнего потлача, вдохновенной и бессмысленной переработки случайного материала в поэтическое вещество» и «машины речи пущены в ход во имя чистого движения». Тот сборничек, почти черновой, действительно позволяет гораздо лучше понять Оборина, который, при своём стремлении к максимальной ясности (именно вследствие этого стремления), не раз может показаться читателю тёмным. Там поэт, кажется, максимально обнажил приём, показал возникновение и оттачивание своих смыслообразовательных инструментов – а теперь мы можем наблюдать, как эти инструменты работают.

Родившийся в конце восьмидесятых, Оборин, кажется, целиком избежал поэтических влияний советского времени, начал свою речь в стороне от протоптанных предшественниками путей, из какой-то совершенно иной точки. Есть сильный соблазн сказать, что он умудрился остаться свободным от влияний вообще. Вполне возможно, что он, переводящий с английского и польского, испытал на себе влияние англоязычных и польских поэтических практик. Во всяком случае, складывается впечатление, что в русском контексте он стоит особняком – и не вполне для этого контекста прозрачен, свидетельство чему – то, что на его книги, обладающие резко выраженной, почти вызывающей индивидуальностью, на удивление мало рецензий в русскоязычном интернете. И это при том, что замечен он был очень рано и ещё до выхода первой книги дважды попал в шорт-лист премии «Дебют» – в 2004 и 2008 году, то есть в первый раз – семнадцати лет.

Строго говоря, мне удалось обнаружить лишь одну рецензию 2010 года на первую его книгу, «Мауна-Кеа»[51], автор которой простодушно признаётся, что не знает, в какую цельность собрать оборинские тексты, к какому свести их общему знаменателю[52]. Впрочем, переводивший Оборина на английский язык Джон Наринс, уж наверное хорошо знающий английские поэтические практики, тоже обратил внимание на то, что тот «свободно погружается в широкий круг стилей и форм, не связывая себя накрепко ни с одним из них»[53]. То есть – предпочитает ни в каких координатах себя не фиксировать.

Эта свобода от влияний выглядит тем более парадоксально, что перед нами – никоим образом не говорение с чистого листа. Это поэтическая речь с сильной, сложной и глубокой культурной и цивилизационной памятью (поэт весьма внимателен к своему контексту и подробно его чувствует; понимание того, что он говорит, требует изрядного объёма фоновых знаний). Это речь, полная исторических отголосков, культурных реминисценций, цитат разной степени скрытости. Говоря «каталожник я и книжник», автор ничуть не лукавит! Это речь с тесным предметным рядом, очень вещная (и у каждой упоминаемой вещи – свой ассоциативный шлейф), уклоняющаяся от абстракций:

Золота нити распущены в снеге рыхлом,
кариатида празднует суфражизм,
лишившись балкона, и смрадный выхлоп
таксомотора значит, что здесь есть
жизнь;
сладкому голосу петь о цинге и ране
значит являться в рупор в шубе помех,
шуба меняла хозяев, и пятна дряни
здесь говорят за всех.

(Это о ленинградской блокаде. Картина, на самом деле, предельно конкретная.)

Интересно и то, что он, по всем приметам, не стремится к созданию собственного – данного если не раз и навсегда, то, по крайней мере, надолго – поэтического языка с устоявшейся системой связей, с воспроизводящимися закономерностями, со сквозными образами, которые удерживали на себе всю конструкцию. (При том, что объединяющая всё его поэтическое поведение речевая, смыслообразующая манера как раз узнаётся – везде, в текстах разных лет, которые, кстати, в «Части ландшафта» нарочно не датированы.) Что до связей, он склонен их, скорее, расцеплять – или быть особенно внимательным к случаям их расцепленности, непрочности. Каждое его высказывание – как в совсем чистом виде было нам продемонстрировано в сборничке «Будьте первым…» – работает в пределах одной ситуации; каждое – разборная конструкция, которую по использовании можно и нужно разъять на отдельные элементы – да и те, образовав новое соединение, уже не будут прежними.