Поиски слова

— Браток, важно иметь не дом, а сон!..

***

В старательно обработанном редакцией выступлении западнобелорусского дядьки уцелела фраза: «Одиннадцать лет нету панов, а руки мои еще все болят».

Просто спасибо хочется сказать, что сохранили эту золотинку, не загребли ее в словесном песке.

***

Безъязыкость многих вроде бы интеллигентов, отвратительную засоренность их разговора «высококультурными» словами, нахватанными на приблизительной учебе, из лекций и докладов, радио и газет, просто, кажется, из воздуха, как мор какой-то,— запомнить, выучить тяжелее, чем любой иностранный язык.

Такое впечатление, когда слушаешь. А потом вспоминаешь и, без веселого вдохновения, никак не можешь повторить.

***

Портрет знатной доярки и статья на таком приблизительно языке:

«Доярка Ганна Н. своим самоотверженным трудом развенчала гнилую теорию о том, что не каждая фуражная корова, если ее соответственно кормить...»

Что подумает сама Ганна Н., получив газету,— поймет ли, что там она да когда развенчала, об этом как будто никто и не думал.

***

Молодая кладовщица дома отдыха смеется, глядя в накладную:

— Вот так графа: «Наименование груза — сотрудники»!..

Бухгалтеру, старой и уставшей за свой век женщине, это совсем не смешно.

— Машина идет в город и что-то везет. Значит, — объясняет она совершенно серьезно,— это «что-то» должно быть показано в соответствующей графе.

***

В поликлинике:

— Здорово, Зойка. Что ты здесь делаешь?

— Я — по вопросу зубов.

Это - не шутка: девушка на руководящей работе.

***

Бездарный, однако «нужный по теме» стишок поставлен в хрестоматию будто специально для того, чтобы внедрять среди детой заикание.

***

Перечитывал Богдановича. И ужо который день... ну прямо не выходит иа головы:

Даже стыд на домашних взглянуть,

Уж не знают ли, хвороба на них,

Отчего мое личико смеется,

Отчего мое сердечко бьется...

А Михась Василек, у которого на старенькой хате жито поросло, который так здорово рассказывает про охоту на диких кабанов, писал почему-то и такое:

Черной курицей на стрехи села ночь

И клюет, клюет рассыпанные звезды...

Правда, мы с ним потом вместе смеялись над этими строками.

***

Осенью 1957 года в Кракове, на встрече с писателями и журналистами, у меня спросили, как у нас, в Советском Союзе относятся к роману Сенкевича «Огнем и мечом». Я ответил, что приблизительно так же, как в Польше к «Тарасу Бульбе».

Вскоре после этого я увидел двухтомное издание избранных произведений Гоголя на польском языке с оговоркой в предисловии: «Тарас Бульба» не включен сюда по известным причинам...

Теперь вот читаю о завидной, поучительной работе Николая Васильевича над языком своих произведений, в частности над языком «Бульбы», и как-то досадно и жаль, что эта повесть, как и роман Сенкевича, дойдет не до всех людей, как и другие вещи этих великих авторов.

***

Мужик приходит засветло. Садится надолго. Рассказывает интересно, обстоятельно. Там засмеешься, там даже сердце захолонет от страха, а там, как на салазках, покатишься далеко-далеко с горы...

Еще история. Еще...

Картошка наша уже сварена, уже и съедена — все под его рассказ, уже и малыши затихли на печке, уже и керосина в лампу я подлил, уже и батя наш клевал, клевал носом, да и захрапел за столом.

— А то как-то зимой, дай бог память, однажды...

Я не дремлю. Мне только хочется сказать, сквозь судорогу сто сорок восьмого безудержного зевка:

«Хороший вы, дядька, человек. Толково про все говорите. Да шли бы вы уже, может, до дому. А завтра снова пришли бы, новое что рассказали...»

Я не говорю так, конечно,— ведь получится нехорошо. А уже и наша неутомимая мать не может прясть: не только глаза не глядят, а и руки наугад не слушаются.

— Дак я и говорю ему,— плывет спокойный и полноводный дядькин рассказ,— чего ты, человече, хочешь? А он еще и огрызается, паршивец! Что ж ты, говорю...

Первые петухи его не смутили. Вот-вот запоют вторые.

Еще история. Еще...

...Он припомнился мне над страницами одной новой книги.

Автор талантливый, хорошо подготовленный, автору есть что сказать, я слушаю его с удовольствием, потом с уважением, затем терпеливо, наконец — сдерживая зевоту. Я человек. Сто страниц, еще сто, еще... И хочется сказать:

«Дядька, а может, вы лучше завтра б зашли! Новое что рассказали б?..»

***

Разумно пользоваться воронкой можно только соответственно ее назначению: переливая из широкою и узкое.

В литературе мы очень часто льем воду наоборот: из маленького замысла — в широкое многословие.

***

Слушая «Ой, не кукуй, зязюленька...» в чудесном исполнении капеллы Ширмы, мне хотелось счастливо зажмурить глаза, протянуть руки и обмакнуть свои пальцы в свежесть весеннего утра... Как в росу. Как в криничную воду. Чтоб посвежело на душе.

Дело и в музыке, и в слове.

В другой нашей песне пьяный мужик сам лег спать, а женку послал искать в поле коня. И вот она, молоденькая, идет:

...Памажы ты, зорачка,

Знайсці мне конічка!..

Какая картина ночи!

А что за точность, какой силы заряд и обиды, и жалости «хоть ты возьми да разорвись от слез...» — в простеньких, наивных и, кто-то скажет, сентиментальных словах:

Ой ты, мамачка, мамка,

Цябе кліча дзіцятка —