Пока дышу

Трой поднялся на ноги и свистнул Бади. На пороге закусочной обернулся:

— Так что, предлагаешь повернуть на юг?

Джо

Тело моё могут взять, но дух мой свободен и ему никто ни в чём не может помешать.

Эпиктет.

Джо Красная Собака — именно так он представлялся незнакомцам, но те, будучи в основном белыми ребятами, неизменно сокращали его имя до привычного своим ушам «Джо» — неспешно рысил верхом на светло-рыжем Ветре вдоль границы кукурузного поля. Длинный язык дальней оконечности поля упирался в оросительную канаву, в которой виднелись мотки «ежа» — опасной для всего живого проволоки, усеянной разогнутыми в стороны, острыми, словно бритвы, металлическими крылышками. Она служила отличной преградой для диких свиней, больших любителей портить урожай.

Отсюда не было видно фермы, даже две самых высоких её приметы — старенький ветряк и бак водяного накопителя — прятались за зелёными кукурузными стеблями. Джо убедился, что преграда не нарушена, и повернул обратно. Едва заметная под вездесущей травой старая дорога, перегороженная обгоревшим остовом грузовика, ныряла в неширокий тоннель между стеной кукурузы и дикими кустарником за другой обочиной. Ураган, промчавшийся накануне ночью, поле почти не задел, можно возвращаться и порадовать Ёршика. Джо любил приносить хорошие вести. С тех пор как он нашёл затерянную в самом сердце обезлюдевшего мира ферму, жизнь больше не казалась такой несправедливой. Даже видения, которые приходить не перестали, не пугали его так, как раньше, а самое главное — не превратили в изгоя снова.

Высоко в небе раздался пронзительный крик. Резкий, повторяющийся призыв всколыхнул в душе юного индейца тревогу. «Wаnbli wana ni ne o who e»* (Орёл летит, чтобы унести меня прочь), — пробормотал Джо Красная Собака, резко поднимая Ветра в галоп. Он надеялся успеть вернуться на ферму. Орёл замолчал, но в голове сверлящей болью продолжали отдаваться его выкрики, заглушая даже топот копыт несущегося коня. В глазах Джо темнело, тело наливалось тяжестью. «Не успею», — медленно скользнуло по самому краешку сознания. Собрав остатки сил, он осадил коня и сполз на землю, сделав несколько неуверенных, словно у пьяного, шагов к узкой полоске тени под кустами. Мир погас. И вспыхнул снова.

…Быстрая тень скользит по красной земле. Сакра сакру* (сокол балобан, арабск.) стремительно пронзает расплавленное дневным жаром небо, высматривая жертву. Над сухими вениками чахлых кустов абаля колышется знойное марево. Тень охотящейся птицы плывёт, плавно обтекая барханы, которые добрались до самых развалин того, что было когда-то городом.

Умар не помнит, каким был этот город. Когда его, полумёртвого, подобрали в пустыне Братья Альмайша* (живущие, арабск.), он был в беспамятстве, а очнувшись, не сохранил в памяти даже своего имени. Но это было давно… Теперь у него есть и имя, и слава — соколы Альмайша подчиняются только ему и неразговорчивому мальчишке Алиму, который ходит в учениках.

Горячий ветерок стелится ниже плеч невысокого жилистого Умара и раздувает подол джалабеи. Когда-то белая, эта длинная рубаха стала грязно-серой, вытерлась по подолу и на швах. За спиной трепещут кисточки на концах гафии* (куфия — головной платок арабских народов), прижатой к голове плетёным кольцом чёрного агалема. Тощий, заросший клочковатой шерстью верблюд Альмашехидо* (красавец, арабск.), которого все зовут просто Аль, дремлет неподалёку, в тени одинокого мескита. Широкая приплюснутая крона дерева служит здесь, на краю пустыни Руб-эль-Хали, единственной защитой от убийственного жара.