Пока дышу

Умар думает по-другому. Из обрывков чужих воспоминаний, вечерних песен у огня и услышанного во время чтений Священной книги он создал собственную картину мира, которая тревожной занозой засела в груди. Аллах очистил землю от всех взрослых одним махом, занёс песком их грязные города и заводы и оставил в живых самых чистых духом, самых невинных — детей. Но зачем, если и их он забирал тоже, стоило только повзрослеть? Если мир теперь предназначался для детей, то им нужно появляться на свет. А для этого нужны женщины, гании…

Тушка убитого соколом зайца покачивается возле колена, Сайкя крутит головой, скрытой под клобуком, и перецепляет когти на прочном насесте. Умар сам прикрепил его к передней части сурайджа — старенького, но удобного верблюжьего седла. Над красноватым песком колышется марево, рождая в голове парня иллюзии. Такие же обжигающие, как и сам этот раскалённый песок. «Гании…» — Умара прошибает пот. Соблазнительно струящиеся до пят одежды, мимолётно обрисованные ветром формы под ними… Он вспоминает, и дыхание прерывается. Стыдный жар разливается в паху и на лице. Жар, который не могут охладить ни ветер, ни молитвы.

Амина. Девушка из оазиса. Если бы кто-нибудь узнал о том, что они встречались, погибли бы оба. Умар прогоняет грёзы и инстинктивно оглядывается. Сердце громко стучит, в пересохшем горле хрипят неровные вдохи. Никто не преследует его, никто не прячется в резких тенях высоких барханов. Разве что Всеведущий может покарать за нечестивые мысли…

Но ничего нечестивого в мыслях Умара нет. Только трепет и восторг юной души. И тела. «Завтра!» — слово, непрерывно всплывающее в голове, будоражащее кровь, заставляет паренька со всей силы ударить пятками в покрытые рыжей шерстью рёбра верблюда. И ещё, и ещё! Ремешки съехавших вперёд сандалий врезаются в кожу, Аль громко взрёвывает и семенит тряско, проседая ногами в песке на долгом спуске с очередного бархана.