Читаем Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине полностью

Однажды, на уроке русского языка, мы должны были проанализировать слова стихотворения и назвать другие значения, которые они могут иметь в ином контексте. Неожиданно для всех, и прежде всего для себя, я ответила лучше всех. С этого момента наша учительница часто просила меня дать объяснение текста. Мало-помалу я обнаруживала, что мое отставание в учебе происходит потому, что мысли мои часто рассеиваются и витают далеко от того, что изучают в классе, а вместе с тем я не глупее моих одноклассников и некоторые вещи понимаю даже быстрее их.

Во втором триместре нас начали учить анализировать тему прежде, чем писать сочинение, и составлять план: введение, раскрытие отдельных частей, заключение. Это мне очень нравилось. Композиция делала произведение стройным; определенное с самого начала, оно развивалось как мелодия, которая развертывалась и прояснялась в конце. У меня были очень хорошие оценки за сочинения, и это немного компенсировало мою неуспеваемость по другим предметам. Я всегда любила читать и теперь с удовольствием погрузилась в чтение поэзии. Русский язык очень гибкий и особенно хорошо подходит для поэтического выражения, и я часто с восторгом повторяла одну за другой строфы любимых стихотворений.

В нашем классе была девочка по имени Лиза. У нее было несколько плоское, с высокими скулами лицо. Движения ее были замедленными. Она немного прихрамывала, что делало ее походку похожей на утиную. Довольно невысокая, она была сильной и энергичной. Однажды в классе заклинило окно, и учительница не могла его открыть. Лиза встала, ничего не говоря, своей тяжелой походкой приблизилась к окну и открыла его одним движением своих сильных рук.

Лиза была младшей в большой семье. Самые старшие из ее сестер были уже студентками университета и очень рано познакомили ее с проблемами, которые волновали и увлекали молодежь того времени. От нее я узнала смысл слов: «человеческое достоинство, свобода слова, социальная справедливость». Эти слова поразили меня в самое сердце, потому что инстинктивно я всегда вставала на сторону бедных, простых, непонятых и униженных. Она познакомила меня со стихами и песнями, которые прославляют терпение и природную доброту русских крестьян и описывают ужасающие условия, в которых они жили:

Назови мне такую обитель,Я такого угла не видал,Где бы сеятель твой и хранитель,Где бы русский мужик не стонал?[4]

Мне вспоминается также стихотворение, которое описывало нищету русской деревни и заканчивалось такими словами:

Мыкать горе, век трудиться,Нищим умереть…Вот где нужно бы учитьсяВерить и терпеть![5]

У Лизы была тетрадка, куда она записывала такие стихи. Некоторые из них были взяты из книг, по которым мы учились в классе, так как цензура позволяла тогда печатать стихи, отражающие отдельные передовые идеи. Другие стихи распространялись только в рукописной форме, например, такие, которые были написаны революционерами в тюрьме или в ссылках. Они были обращены к молодежи нашей страны, призывали ее продолжать борьбу за свободу, и мы чувствовали свою глубокую причастность к упованиям, которые они возлагали на наше поколение.

Поскольку Лиза слегка хромала, она предпочитала не ходить и не бегать на переменах, и я садилась с ней на подоконник больших окон галереи, из которой был вход в классы. Мы часто читали стихи или вместе заучивали их наизусть.

Однажды Лиза спросила меня, были ли мои родители богаты. Я ответила, что ничего не знаю об этом, но, в любом случае, они притворялись, что были. Она также задавала мне другие вопросы: «Что ты делаешь дома? Есть ли у тебя друзья?» Лизе можно было обо всем рассказать, она все понимала, и, что было замечательно, я чувствовала, что она спрашивает не из любопытства, а потому, что действительно интересуется мною и принимает близко к сердцу мои трудности. Я сама поймала себя на желании говорить ей вещи, которые никогда не возникли бы в моем сознании, если бы она не была готова их слушать. Дома их сочли бы надуманными, преувеличенными, экзальтированными.

Ученица, которая сидела с Лизой за одной партой, перестала приходить на занятия, и я попросила разрешения пересесть к Лизе. Мы стали неразлучны.

С первых месяцев войны стало очевидно, что огромный расход боеприпасов уже исчерпал резервы, созданные в мирное время. Нужно было срочно восполнить их, но заводов для этого не хватало. Создавались новые заводы для производства оружия, боеприпасов, средств связи. Папа был приглашен для строительства завода электрических кабелей в порту на юге России.

Все произошло очень быстро, в течение нескольких дней контракт был подписан. Папа поехал осматривать порты Азовского и Черного морей, чтобы выбрать местоположение нового завода. Он написал нам, что остановил свой выбор на Мариуполе, портовом городе на Азовском море.

Перейти на страницу:

Все книги серии Семейный архив

Из пережитого
Из пережитого

Серию «Семейный архив», начатую издательством «Энциклопедия сел и деревень», продолжают уникальные, впервые публикуемые в наиболее полном объеме воспоминания и переписка расстрелянного в 1937 году крестьянина Михаила Петровича Новикова (1870–1937), талантливого писателя-самоучки, друга Льва Николаевича Толстого, у которого великий писатель хотел поселиться, когда замыслил свой уход из Ясной Поляны… В воспоминаниях «Из пережитого» встает Россия конца XIX–первой трети XX века, трагическая судьба крестьянства — сословия, которое Толстой называл «самым разумным и самым нравственным, которым живем все мы». Среди корреспондентов М. П. Новикова — Лев Толстой, Максим Горький, Иосиф Сталин… Читая Новикова, Толстой восхищался и плакал. Думается, эта книга не оставит равнодушным читателя и сегодня.

Михаил Петрович Новиков , Юрий Кириллович Толстой

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное