Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине

Наконец дверь подвала открылась. Несколько солдат спустились и стали шарить по карманам людей, ища деньги. Один солдат крикнул: «Это еврей, возьмите его». Рядом с нами стояла пара, мужчина сказал, что он потерял документы, одеваясь в спешке под давлением солдат. Его спросили: «Ты кто?» «Помещик», – ответил он. Этого не следовало говорить, потому что сторонники Махно наибольшую неприязнь испытывали к помещикам. Солдат сказал: «Возьмите его». Женщина, которая была рядом с ним, закричала: «Это мой муж, я пойду с ним». Человек пытался ее образумить: «Нет, останься, душенька, останься, это ничего, я вернусь». Но женщина вцепилась в него. Их взяли обоих. Теперь группа солдат приближалась к нам. Мое сердце билось так сильно, что, казалось, готово разорваться.

Наташа зарылась лицом в мамину юбку, и мама прижала к себе ее голову. Только бы она не начала плакать! Я нашла Наташину руку, она дрожала как осиновый лист. Солдаты осветили лицо папы электрическим фонариком, спрашивая: «Кто ты?» – «Конторский служащий». – «Твои документы», – сказал солдат, но в этот момент на улице началась беготня, сверху, на лестнице, послышались громкие крики: «Внимание, все на станцию». И солдаты побежали, оставив дверь открытой. Мы немного подождали, а потом начали выходить. Солдаты исчезли. За окнами видны были беспорядочно лежащие на тротуаре трупы расстрелянных.

Было очевидно, что город не охраняется и неожиданно могут появиться другие банды. Мои родители решили покинуть гостиницу как можно скорее. Взяв только самое необходимое, мы пошли к нашим друзьям, Розенбахам, просить приютить нас на несколько дней. На тротуаре перед гостиницей по-прежнему то здесь, то там лежали тела убитых. Я узнала жену помещика, она упала на мужа, раскинув руки, словно хотела защитить его своим телом.

Семья Розенбах жила в тихом переулке. Они слышали выстрелы, но не видели солдат. Нас приняли очень доброжелательно. Горячий кофе с молоком, которым нас угостили, вернул мне чувство действительности, и мало-помалу я утратила ощущение нереальности происходящего. Они предоставили нам две комнаты в своем доме. Мы обедали вместе с ними и четырьмя их сыновьями, двое старших из них были уже студентами. Во время одного из этих обедов произошел инцидент, объяснить который можно только всеобщим нервным переутомлением.

За столом говорили о русской литературе, сравнивая ее с немецкой. Розенбах-старший сказал, что русские писатели слишком мрачно изображали жизнь при царском режиме и аморальное поведение их героев не способствовало смягчению нравов, что привело к нынешней катастрофе. В качестве примера он привел известный роман Толстого «Анна Каренина». Розенбах восхвалял святость брака, супружеской верности и противопоставлял их развращенным нравам и эмансипации женщин. Сфера жизни женщины, сказал он, сводится к трем понятиям: дети, кухня, церковь. Это был конек его убеждений. Папа же хотел искренней любви и отказа от социальных ограничений. Он, который был так строг к «экзальтированности» моей натуры, горячился, когда дело касалось защиты идей гуманизма. Разговор принял бурный характер. Я видела, что мама и миссис Розенбах пытались повернуть разговор, но эти двое мужчин больше не контролировали себя и даже, казалось, утратили простую вежливость.

Когда мы вернулись в свои комнаты, мама упрекала папу за вызывающее поведение по отношению к людям, которые так любезно оказали нам гостеприимство, но папа возразил, что уважающий себя человек не может промолчать перед высказываниями, способными исказить мировоззрение молодых людей. «Ты, по крайней мере, поняла, что я говорил?» – спросил он меня. В то время я думала, что из уважения к себе всегда должна говорить правду, если спрашивают мое мнение. Я сказала, что мне очень понравились все романы Толстого, но я не люблю Анну Каренину, потому что она была плохой матерью; если бы у меня был ребенок, я никогда не покинула бы его ради красивого молодого человека. Конечно, это была только наивная точка зрения, и у меня не было никакого намерения оскорбить маму, которая оставила моего отца, чтобы второй раз выйти замуж, но инстинктивно я была солидарна с ребенком, потерявшим одного из своих родителей.

Последовал длинный выговор, который показался мне несправедливым, потому что я только искренне ответила на вопрос и, в конце концов, у меня было право на личное мнение. Я даже не слушала рассуждения папы, я следовала за своими мыслями, сама удивляясь их жестокости. Сегодня мне кажется странным, как между родственниками и друзьями, которые прошли через большие опасности и жили в мучительной неуверенности в завтрашнем дне, мог вспыхнуть такой конфликт во имя философии и морали.

Этот наш случай не был уникальным, такие конфликты возникали в самых любящих семьях и иногда даже приводили к разрывам. Ничто больше не было стабильным, любое разногласие раздражало, и многие связи распадались.

Спор об Анне Карениной никак не сказался на наших дружеских отношениях с Розенбахами, и мы еще несколько дней оставались у них дома.

Дом консула