Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине

В Екатеринославе оставался только один иностранный консул, но он тоже собирался уезжать. Узнав, что мы ищем жилье, он встретился с папой и предложил ему занять его квартиру до его возвращения. У него было много дорогой мебели, и он боялся, что его ограбят, если никто не будет там жить. Для нас это было нежданной удачей, и мы переселились к нему, на Полевую улицу, возле утеса, нависающего над Днепром. Квартира была роскошно обставлена. Стены гостиной обтянуты шелком цвета слоновой кости, а кресла покрыты золотисто-желтым атласом.

Я жила в одной комнате с Наташей. Свой стол я поставила около окна, откуда открывался широкий вид на другой берег Днепра. Вечером я не закрывала ставни и, увидев мерцание первых звезд и появившиеся огоньки на противоположном берегу, зажигала лампу, и мне нравилось думать, что ее видно издалека. Для меня это было знаком в ночи, знаком моего присутствия на этой земле, маленькой дружеской весточкой огромному миру: может быть, кто-то увидит его и утешится. В то время я была очень романтична и придавала поэтический смысл самым обыкновенным вещам повседневной жизни.

Однажды вечером я услышала громкий треск, окно разлетелось вдребезги, и позади меня на середину кровати упал камень. С этого дня мне запретили зажигать свет раньше, чем я закрою ставни.

Среди различных предметов, оставленных консулом, была небольшая стеклянная лупа, которая вращалась на штативе. Я ставила ее на стол и, всматриваясь в свое отражение в зеркале, проникала в тайну той незнакомки, которой была я сама. Что бы я ни делала, мои глаза время от времени обращались к этому маленькому стеклышку.

Я жила тогда в двух очень разных мирах. Один из них был связан с тревогой и страхом за следующий день, в нем жили и все окружающие; другой мир был моей тайной, моей внутренней жизнью, связанной с моими собственными мыслями, мечтами, чтением, моей дружбой со Сфирой.

Той осенью 1918 года Наташе было десять лет, а мне пятнадцать. Наташа занималась с учителем дома. Она была маленькой решительной личностью, сообразительной не по годам; она быстро выносила суждения и приспосабливалась к любым обстоятельствам. С такими же сине-голубыми глазами и длинными изогнутыми ресницами, она все больше и больше походила на маму.

Когда мы переехали в дом консула, я стала жить по соседству с одной из моих одноклассниц. Это была крупная и сильная девочка, простая и добрая. Ее звали Инна. Мы привыкли вместе ходить в школу и обратно. Утром я видела через окно свет в ее комнате, когда он гаснул, это означало, что Инна выходит, и я как раз успевала спуститься и присоединиться к ней.

Направляясь к Инне, я проходила через сад, потому что наша общая стена начала рушиться и было легко проскользнуть через пролом. У нас с Инной была еще одна подруга, Наточка. Она была миниатюрной круглолицей блондинкой, веселой, грациозной, всегда в хорошем настроении, покладистой и очень доброжелательной. Мы с Инной ее очень любили.

Жизнь шла своим чередом. Покидая Мариуполь, я расстраивалась, думая, что буду жить в полном одиночестве, но теперь я опять нашла новых подруг.

Вскоре после нападения банд Махно, как мы и опасались, город без боя был занят красными, но они были еще малочисленны.

Власти применяли бюрократические меры, часто абсурдные, и вводили бесконечные изменения. Например, жильцов заставляли убирать снег на тротуарах перед своими домами, они не имели права никого нанять для этой работы. Нас эта несправедливость не беспокоила, скорее это было физическим упражнением, но дворник, который прежде отвечал за уборку всей улицы, пошел узнавать, кто лишил его работы. Ему сказали, что это сделано по постановлению властей, и он удалился, ворча, что беднякам не дают заработать на жизнь.

На заводе то и дело требовалось составлять детальные отчеты по состоянию складов, производственных мощностей и т. д. Папа и Иван Иванович тратили много времени на составление этих отчетов, которые вместе с другими складывались в конторах и никем не читались.

Наш дом, как и в Мариуполе, отличался гостеприимством; к нам часто приходили друзья и соседи, потому что в эти переменчивые и тревожные времена нам хотелось быть вместе. Некоторые завсегдатаи нашего дома были молодыми людьми. Один из них, Альфонс, был родом из Прибалтики. Он был высокий, хорошего телосложения; вероятно, он считал себя очень красивым, потому что любил принимать величавые позы, но на самом деле это было нелепо. Мои друзья подсмеивались над ним и прозвали его «Альфонс V, Кожаные сапоги» из-за его больших военных сапог из рыжеватой кожи.

У Альфонса было несколько столкновений с комиссарами из коммунистов. Чтобы избежать неприятностей, он вступил в германскую коммунистическую группу «Спартак», которая состояла из немецких дезертиров, оставшихся в России после ухода их армии. Альфонс целые дни проводил в дежурном помещении группы.