Читаем Пока королева спит полностью

Впрочем, если быть точным, то мы не проявили особого сопереживания катастрофе мирового масштаба (Забегая вперёд надо сказать – не целого… это нам так казалось, ушла под воду лишь одна область, правда, не маленькая). Нет, конечно, можно всплакнуть на публику. Но зачем? Неискренне получится. Эльза более эмоционально реагировала бы на убежавшеё молоко, Ворд – на течь в трюме своего корабля, профессор Чума вообще не проявил интереса к затоплению материка – его же приборы это предсказали с точностью до дня, Чегеварову больше волновало отсутствие у неё внуков, меня же больше зацепляли ползунки. Что это, душевная черствость? Как сказать. Да, мы понимали, что много людей погибло, но мы не могли ничего поделать и изменить ситуацию – это, во-первых, а во-вторых, если уж начистоту – то это массово погибли незнакомые нам люди. Мы их никогда не знали, и уже никогда не узнаем. Их для нас не было, и сейчас нет. Катастрофы трагичны, но нам сейчас важно не вписаться в нашу локальную катастрофу – в сложном организме «Чума-1» что-нибудь гикнется и мы гикнемся в море. И погибнем без вариантов. Так что наши мысли и переживания лежали в другой плоскости или на другом эшелоне (так авиаторы называют высоту полёта).

– Карма у местных обитателей была плохая! – заявил Ворд.

– Не говори про то, о чем не имеёшь понятия, – сказала тёща. – Если хочешь поумничать, лучше набери в рот медовухи и глотай.

– Наливай!

Тёща налила капитану и себе, оценила количество медовухи и, вздохнув, наполнила ещё два стакана, потому что профессор за штурвалом пить отказывался категорически, да мы и не настаивали. Не успел я как следует прочувствовать путь медовухи в моём теле, как услышал шорох в саквояже с ползунками, я открыл его и чёрно-белый клубок вылетел на волю. Ползунки сначала бессмысленно кружили под полукруглым сводом кабины самолета, потом освоились и подлетели к одному из иллюминаторов. И тут их понесло: они стали биться о стекло и верещать. Мне было тошно, но я нажал на ручку и стекло уехало в сторону, в кабину ворвался ветер, а из кабины вылетели два моих старых знакомых ползунка. Один белый, другой чёрный… Вот тут я всплакнул. Нонсенс. Континент с людьми затонул – не плакал, а тут разревелся из-за двух… насекомые они, летающие ящеры или кто вообще?

Я так и не понял, почему они вернулись. Эльза предположила, что они летали на свидание со своей королевой. Может быть, не у всех же королевы спят. А когда ползунки вернулись, оживился Чума:

– Чумаво, существа легче воздуха! Дайте мне их! – глаза его лихорадочно заблестели.

– Зачем? – спросил я.

– Я открою секрет свободного полета…

– Они не любят, когда их беспокоят.

– Я не буду их беспокоить, только разрежу и посмотрю, что у них внутри!

Чтобы прекратить его домогания, я приставил под нос профессора ствол ружья, передёрнул затвор и отрубил его притязания:

– Только через твой труп!

– Отсталые люди! – обозвал он нас всех, но довольно вежливо, все-таки профессор – интеллигенция.

Во время полёта среди облаков моя супружница со своей матушкой делились друг с другом классификациями мужчин. У Эльзы всё сводилось к четырем группам: сволочи, не сволочи, принцы и гады. У тёщи имелись ещё шлимазалы, мазурики и настоящие мужики (вымирающий вид). Пока Чума бурчал под свой длинный нос разные непонятки типа: квантовая теория согласуется в вопросе четности флуктуаций изометрического состояния некоторых ядер нескучной валентности, находящихся в надмагнитоном поле… Пока ползунки шуршали своими крылышками под потолком кабины. Короче: пока все вышеперечисленные существа, делали всё вышеперечисленное, мы с капитаном пытались с помощью дедукции объяснить принцип действия ружей. Сначала капитан упомянул об обычае устраивать во время великих пьянок конкурс на самый мощный пук, потом я добавил рассуждение о полете плевка, далее мы добавили к этому детские трубки и горох и, в конце концов, мы расколошматили этот орешек знаний. Можно было бы, конечно, просто спросить у Чумы – но мы не ищем легких путей.

– И все-таки ты, Ворд, ретроград! – я похлопал по плечу "ретрограда".

– Это ещё почему?

– А зачем называть огнестрельное оружие штуками для запускания быстрых мух?

– А чем моё название хуже общепринятого?

– Ну, так ведь… – тут я задумался.

– То, что другим пользуется большинство, не есть решающий фактор для отказа от быстрых мух, ведь согласись быстрые мухи – очень образно.

– Может быть, ты тоже художник?

– Я докси, Боцман, просто докси.

А ещё я пристал к тещё (не подумайте чего плохого – намерения были самые благородные) с вопросом: почему коловороты так свободных строителей невзлюбили, есть ли у этого явления исторические корни и вообще?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее