Покажи мне, зеркало…

Как оказалось, у ее особого ко мне расположения, была одна весомая причина: мать Эрдема, была одной из ее дочерей, приходящихся османскому султану — единокровной сестрой. Выданная в юном возрасте за Ибрагима-пашу, она произвела на свет сына, которого любили все вокруг. Сразу становилось понятным то уважение, которое каждый стремился проявить в отношении моей персоны: раз меня выбрал Эрдем-бей, в котором все не чаяли души, значит они были просто обязаны полюбить и его невесту.

Частые визиты в султанский дворец, за редким исключением, когда Эрдем выводил меня на недолгие прогулки по городу, стали настоящей отдушиной в моей, несколько растерявшей краски монотонной жизни. Ежедневные занятия и музыкальные упражнения, заменили мне прогулки по горам, рыбную ловлю, лазанье по деревьям… и кучу разнообразных развлечений, по которым я невероятно скучала.

Письма из дома приходили не так часто, как бы мне хотелось, каждый раз вызывая сильную тоску по близким. В своих посланиях, мама старалась избегать неприятных известий, но все же не трудно было догадаться, что в мое отсутствие, жизнь ее не была особо гладкой. Зейнаб ханым, хоть и не осмеливалась тиранить матушку в открытую, все же не упускала возможности сделать это исподтишка так, чтобы никто ничего не смог доказать.

Непростой ситуация была и с Джабиром. В письмах, мама постоянно сетовала на то, что он стал часто и подолгу пропадать, объясняя свое отсутствие охотой в горах. Однако, несмотря на недели охоты, он ни разу не вернулся с дичью, что порождало много слухов и толков, о том, что юный наследник повредился умом. Ситуацию усугубляло еще и то, что он по совершенно непонятной причине практически распустил свой гарем, лишь однажды вскользь заметив, что в нем нет ни единой красавицы, отвечающей его вкусам и способной заинтересовать. Напрасно евнухи по приказу Зейнаб-хатун обходили все восточные базары в поисках подходящих рабынь, Джабир прогонял девушек из своих покоев почти сразу же, ни разу не пожелав призвать повторно.

Тем не менее, некоторые более или менее постоянные хоть и редко, но все же находились, но вот что странно: все они были тоненькими, с длинными черными волосами и синими глазами, внешне чем-то напоминающими…

Бану боялась произносить это вслух, но я понимала о чем она думает: Джабир инстинктивно выбирает девушек внешне похожих на младшую сестру.

Мамочка. Если бы она только могла знать, как права. Но я не хотела тревожить ее еще больше, скрывая, что мне известно о том, где пропадает брат, когда говорит всем, что охотится.

Четырежды за шесть месяцев, Джабир приезжал в Стамбул. Время от времени прислужницы передавали мне записки от брата, в которых он просил о встрече, мотивируя это тем, что нам необходимо объясниться, но каждый раз, я возвращала послания обратно с категорическим наказом не впускать незваного гостя. По моему приказу, люди Эрдема тайно следили за Джабиром, ежечасно докладывая о всех его передвижениях, но как ни старались, ничего подозрительного обнаружить не могли. Он по нескольку дней оставался в караван-сарае, гулял по городу, встречался с торговцами, а затем возвращался обратно в Гызылдаг.

Больше всего, мне претило скрывать все от своего мужа-жениха, но иначе я не могла. Даже под страхом смерти, я не решилась бы огорчить этого замечательного человека, который с каждым днем нравился мне все больше и больше. Интересный рассказчик, он часами мог рассказывать мне о столице, о сражениях, о прочитанных книгах. А однажды, он привел меня в маленькую, залитую светом из широких окон мастерскую, где показал свои картины. Не очень хорошо разбирающаяся в живописи, тем не менее даже я, не могла не почувствовать той силы и мощи исходящих от них. Глядя на уставшие лица простых людей, рыбаков, носильщиков в порту, я четко могла почувствовать чувства, что они испытывали в тот момент, когда художник их запечатлел.

Это было невероятно. Не скрывая восторга, я, под веселый смех Эрдема, носилась по всей комнатушке, открывая картины, разглядывая карандашные наброски на листах бумаги, нюхая кисточки и незаметно пробуя на язык краски. Перемазавшись всем чем только могла, я остановилась только тогда, когда, поймав меня на бегу и обозвав маленьким поросенком, Эрдем, совсем как моя старая нянюшка, принялся вытирать мое лицо и руки смоченным в воде белым лоскутом, который по мере того, как чище становилась я, от обилия цветов и оттенков превращался в радужное полотно.

Внезапно посерьезнев, он, не отрывая взгляда от моего лица протянул руку куда-то за спину, и почти не глядя, схватив несколько листов бумаги и карандаш, велел:

— Умоляю, не двигайся. Просто сиди и не шевелись, хорошо?