Поход Мертвеца

– Оливковые рощи, заросли дикого инжира и винограда. Запах кружил голову. Зимой у нас собирали лимоны, – он вслушался. Нет, совсем не больно, немного грустно, по потерянным местам, забытым тяжестью случившегося, но… не больно. – Их часто, незрелыми отправляли в Кривию, через Утху, еще до смуты. Наверное, многие лакомились. Я их не любил.

– А я делала цукаты.

– В одной из таких поездок мы отправились в тисовую рощу. Ночью на нас напали. Не разбойники, беглые солдаты из ближайшего гарнизона, искали способа уйти от клейма и колодок. Говорят, то были наемники, не знаю. Мы с женой любили друг друга, когда в палатку, – он помолчал, подбирая слова, – когда на пороге возникла тень, пронзила ее шею мечом, в темноте не заметив, что промахнулась и только оцарапала мне горло, и тотчас скрылась. Я был пьян, погодой, виноградным вином, любимой, не сразу понял, что произошло. Когда выбежал, солдаты уже седлали наших лошадей, за это они и напали на нас, а чтоб не донесли, спешили вырезать всех. Я отобрал меч у одного и зарезал другого, потом… темнота. Кто-то ударил по затылку, надеясь убить. Не удалось. Я пришел в себя уже утром, голый, как червь, с чужим мечом, в крови любимой, среди трупов. Не пощадили никого, даже ребенка. Никого. Ему тогда пяти не было.

Лискара неслышно подсела к наемнику, молча обняла. Он смотрел пустыми глазами на отставленный стул.

– Ничего не говори больше

– Я поклялся отмстить. Искал по всем дорогам, как безумный, искал, жаждая изрезать мечом их всех. Но не успел, дезертиров сожгли раньше. По суду. Всех четверых, им как раз хватило лошадей, когда я убил двоих из бежавших. В городе на самом севере – они пытались найти судно, чтоб убраться в Кривию, но не успели. Не успел и я.

– Пожалуйста, не говори.

– Увидев их головы, насаженные на шест, я… я будто обезумел. Рвался к ним поближе, что-то кричал, кажется, ударил печатника. Когда меня прогнали, зашел в ближайший проулок и бросился на меч. И… я не понимаю, почему, но остался жив. Лежал, истекая кровью, поджидая смерти, но она отвернулась от меня. Я ощущал ее, я ждал, я… – неожиданно Мертвец замолчал и долго сидел безмолвно, ссутулившись и глядя на дощатый пол, покрытый жесткой циновкой. Лискара прижалась к нему, пыталась обнять, но он поднялся; попросив прощения за все, вышел в коридор. Корабль будто попал в небольшой шторм, палуба стала раскачиваться, его шатало из стороны в сторону, наемник с трудом добрался до своей двери. Открыл ее и рухнул на рундук, крышка которого была обита кошмой. Закрыл глаза.

Он не сказал ей всего, не хотел, да и не смог, наверное. Истекая кровью, залив ей всю мостовую, он уже чувствовал, как остановилось сердце, как прервалось дыхание, как тело немеет в ожидании смерти. Возможно, это и была сама смерть, ведь в этот миг в нем ничто не напоминало живого. Меч, пробивший грудь, должен был не просто прекратить его существование, но воссоединить его с той, ради которой он пытался мстить и потерпел сокрушительную неудачу. Он ощущал себя отстраненным от собственного тела, вроде еще внутри оставалась его душа, но потому лишь, что не спешила в чертоги вечности. Боялась не найти любимых, или еще по какой-то причине, она не желала уходить, и только поэтому он, потеряв жизнь, задержался со смертью.

А еще потому, что рядом с ним вдруг оказался Ремета, монах-отшельник, выросший как из-под земли. Одним движением он вынул меч из груди, кровь уже не текла, и закрыл раны ладонями. Так он удержал душу и так вернул ему жизнь, произнеся всего несколько слов:

– Глупец, – сказал он, – неужели не понимаешь, какой ты глупец. Ради кого ты хочешь умереть, ради них? Разве они достойны этого?

Наемник ничего не мог сказать, лишь смотрел на него стеклянными глазами. Слова отшельника пробивались в разум с величайшим трудом.

– Хочешь умереть – умри достойно своих любимых. Иначе твой удел забвение. Я прощаю тебя, прости и ты себя.

Дыхание с хрипом вырвалось из горла, сердце заколотилось, разгоняя застоявшуюся кровь, вдруг наполнившую вены, он понял, что снова жив. Тело стало послушным, он оглянулся по сторонам, пытаясь подняться, руки не держали, хотел окликнуть монаха. Вот только его уже нигде не было. Да и был ли? Позже Мертвец долго искал его, неведомого тогда человека в монашеском одеянии, спрашивал повсюду, а когда узнал, поспешил в Кижич, неподалеку от города отыскал его скит. Там жил немало месяцев, выбирая себе новое имя и новую судьбу. Слушая жестокие истины. Но ни разу не услышав от него подтверждения или опровержения случившейся истории. Ремета лишь улыбался в ответ и советовал либо молиться богам, либо плюнуть и забыть о спасителе, раз тот простил его, значит, ничего большего сделать не может. Судьба наемника в его руках. Как распорядится, решать ему самому.

– С тобой все в порядке? – услышал он голос из-за двери. – Это я, Лискара. Ты… ты будто в прорубь провалился, так хрипел сейчас. Открой.