Похождения Тома Соуэра

ГЛАВА IV

Солнце поднялось надъ мирной землею и посылало свои лучи, какъ благословеніе, на спокойный поселокъ. Посл завтрака тетя Полли устроила домашнее богослуженіе; оно начиналось молитвою, составленною цликомъ изъ прочныхъ библейскихъ текстовъ, связанныхъ между собою лишь легкимъ цементомъ самостоятельнаго мышленія, а съ вершины этого сооруженія, какъ бы съ Синайской горы, она прочла грозную главу изъ Моисеева Закона.

Посл этого Томъ, такъ сказать, опоясалъ чресла свои, то есть принялся «долбить стихи». Сидъ выучилъ свой урокъ уже за нсколько дней передъ тмъ. Томъ напрягъ вс свои силы на запечатлніе въ своей памяти пяти стиховъ, причемъ выбралъ часть Нагорной проповди, потому что не могъ отыскать стиховъ покороче.

Черезъ полчаса у него составилось смутное представленіе о содержаніи урока, но и только, — вслдствіе того, что духъ его носился въ это время по всему пространству, обнимаемому человческой мыслью, а руки были заняты разными развлекающими длами. Мэри взяла у него книгу, чтобы спросить урокъ, и онъ началъ пытаться проложить себ дорогу среди тумана.

— Блаженны… мил… мил…

— Нищіе…

— Да, нищіе. Блаженны нищіе… мил…

— Духомъ…

— Блаженны нищіе духомъ, ибо они… они…

— Ихъ…

— Ибо ихъ. Блаженны нищіе духомъ, ибо ихъ… есть Царствіе небесное. Блаженны плачущіе, ибо они… они…

— Ут…

— Ибо они… мил…

— Ут…

— Ибо они ут… О, я не знаю, что это такое!

— Утш…

— О, утш… утш… Плачущіе… они… Да чтоже?.. Отчего ты не скажешь, Мэри? Зачмъ ты дразнишься?

— О, Томъ, бдная ты тупица, я вовсе не дразню тебя. Вовсе этого не хочу. Поучись-ка еще. Ты не сокрушайся, ты справишься. А если ты будешь знать, я подарю теб что-то хорошенькое. Ну, будь же умникомъ!

— Хорошо… Только что же это, Мэри? Скажи!..

— Не разспрашивай. Ты знаешь, что если я уже говорю, что хорошая вещь, то и будетъ хорошая.

— Смотри же, Мэри… Ну, ладно. Буду зубрить опять!

И онъ принялся «зубрить», и, благодаря двойному воздйствію любопытства и надежды на подарокъ, достигъ даже самаго блестящаго успха.

Мэри дала ему новехонькій «барлоускій» ножикъ, стоящій двнадцать съ половиною центовъ; и восторгъ, охватившій Тома, потрясъ до основанія все его существо. Правда, что этимъ можемъ нельзя было ничего перерзать, но это былъ «настоящій» барлоускій, что сообщало ему величіе недосягаемое, хотя было неизвстно, откуда мальчики на Запад почерпнули мысль о томъ, что подобные ножи могутъ подвергаться позорной поддлк, и этотъ фактъ останется навсегда тайною, можетъ быть. Тому удалось произнести новымъ ножомъ насчки на шкаф и онъ приготовился поработать тмъ же порядкомъ надъ письменнымъ столомъ, но его позвали одваться, чтобы идти въ воскресную школу.

Мэри дала ему жестяной тазъ съ водой и кусомъ мыла; онъ вышелъ съ этимъ на крыльцо и поставилъ тазъ на скамейку, обмокнулъ мыло въ воду, отложилъ его, засучилъ себ рукава, вылилъ осторожно воду на землю, вошелъ опять въ кухню и сталъ усердно вытирать себ лицо полотенцемъ, которое висло за дверью. Но Мэри отняла у него полотенце и сказала:

— Не стыдно теб, Томъ? Можно-ли быть такимъ нехорошимъ? Отъ воды теб больно не будетъ.

Томъ былъ нсколько озадаченъ. Въ тазъ снова налили воды; онъ простоялъ надъ нимъ въ этотъ разъ, собираясь съ духомъ въ продолженіи нкотораго времени, потомъ глубоко потянулъ въ себя воздухъ и принялся за дло. Когда онъ воротился въ кухню, зажмуря глаза и ища ощупью полотенца, то струи воды и обмылки на его лиц свидтельствовали съ почетомъ въ его пользу. Но когда онъ выглянулъ изъ полотенца, то оказался все же въ неудовлетворительномъ вид: чистая территорія заканчивалась у его подбородка и скулъ, какъ маска; остальное пространство оказывалось невоздланной почвой, покрывавшей темнымъ слоемъ его лобъ и всю шею вплоть до затылка. Мэри принялась сама за него, и когда покончила съ нимъ, онъ сталъ похожъ на человка — и брата нашего, безъ цвтныхъ различій. Она тщательно причесала его напомаженные волоса, приведя въ красивую симметрію его короткія кудряшки. (Онъ втайн старался разглаживать ихъ, трудясь надъ этимъ очень упорно и притискивая волоса къ голов, потому что считалъ локоны чмъ-то бабьимъ, и его собственная кудрявость приводила его въ отчаяніе). Потомъ Мэри вынула его платье, которое надвалось ему только по воскресеньямъ въ теченіе двухъ лтъ, — оно называлось просто «его другой костюмъ», что даетъ намъ понятіе о всемъ объем его гардероба. Когда онъ одлся, она «привела его въ порядокъ»: застегнула его чистенькую блузу до самаго подбородка, отвернула широкій воротникъ его рубашки ему на плечи, почистила все на немъ и увнчала его шляпой изъ пестрой соломы. Томъ казался теперь несравненно изящне, но тоже и угнетенне; да и былъ онъ дйствительно угнетенъ, потому что вся эта одежда стсняла его, а опрятность ея просто его раздражала. Онъ надялся, что Мэри забудетъ о башмакахъ, но надежда оказалась тщетною: Мэри смазала ихъ саломъ, по обыкновенію, и подала ему. Онъ вышелъ изъ себя и сказалъ, что его всегда заставляютъ длать то, что ему противно. Но Мэри проговорила убдительно:

— Ну, Томъ, будь умницей!