Похвала добродетели

Джигит, брезгливо дернув орлиным носом, досадливо сунул кинжал в ножны.

Комиссар Сафар, мигом убедившись, что подушка была достаточно толcта, дружески обнял джигита:

— Не огорчайся, брат! Твой кинжал еще пригодится в борьбе с мировой буржуазией! Ты выдержал испытание.

И тогда самый мудрый аксакал встал рядом с Сафаром.

— Не нужно волноваться, — негромко сказал он. — Эти джигиты показывают события, которые совсем недавно были и на нашей земле. Показывают, чтобы молодые знали, а старые помнили. Доброе это дело.

Отвязывая распоротую подушку, артист нехотя спустился с вершины Царства Перевоплощения. По пьесе полагалось еще целых два отделения, в которых батраки побеждали ненавистных буржуев. Но кто станет ждать, когда можно сразу.

Зрители и артисты молча смотрели друг на друга. Комиссар Сафар начал хлопать в ладоши. И аул загремел от ударов могучих, тяжелых рук. И, говорят, не слышно было дальнего гула горной реки, ибо ладони гремели как могучий камнепад.

Над горами еще алел нежный отсвет заходящего солнца. А на другой стороне неба начали мигать бледно-желтые звезды. Слабый ветерок прошел по занавесу легкой волной.

— Что ж, для начала неплохо, — сказал артисту комиссар Сафар. — Это трудно начать. А потом — пойдет, если ты революционный артист, а не бурдюк с кислым айраном. В Верхнем ауле стреляли в артиста и чуть не убили. Я тебе не хотел рассказывать, чтобы ты был смелее. Но поверь мне — унесли по-настоящему раненного, истекавшего настоящей, собственной кровью!

А артист остывал от небывалого счастья, рассеянно слушал комиссара и начинал робко понимать, что велик не только перед бесстрашным комиссаром Сафаром, но, возможно, даже и перед самим пророком...

Застенчивая Аслижан Перевод автора

Весна. Курорт. Садовая скамейка. И сколько угодно свободного времени, чтобы перекинуться словом с приятелем.

Один из собеседников, с седыми бровями, в белом костюме, снял с головы капроновую шляпу, вытер носовым платком вспотевшую лысину и обратился к соседу:

— Тебе сколько дней осталось?

— Еще много. Две недели. А время тянется, как арба с поломанным колесом.

— Вот уж нет. Кажется, глазом не успел моргнуть, и уезжать пора. Я бы не прочь еще недельку побыть. Оллахи, санаторий, что надо.

— Оставайся. Купи курсовку — и пожалуйста. Чего дома сидеть, если здесь лучше?

— Если бы врачи не настояли, совсем бы не смог приехать. Когда бы все женщины, которые носят платок, так ревновали, как моя половина...

— А моя сама меня отправила, — с видимым удовольствием ответил сосед белому костюму, подкручивая седые усы. — Поезжай, говорит, повидай людей, здоровье поправь. Правду сказать, соскучился я по ней. Полвека, считай, вместе живем, а вот соскучился...

— М-м-да, — многозначительно отозвался белый костюм.

— Годы у нее, конечно, немалые, — продолжал владелец седых усов, — женщины, они, оллахи, слабые все-таки.

— М-м-да, — повторял обладатель белого костюма. При желании это можно было перевести примерно следующим образом: «Попал ты, брат, под каблук своей слабой женушки и маешься без вины...»

— Жизнь наша без них была бы мрачной, как осеннее небо, — не сдавались усы.

— Разве не хватает стихов, что и ты принялся медовые слова говорить? Только то и знают наши поэты, что небесными ангелами их называть, да всякие сладкие песни петь... Оллахи, не отбивай хлеб у тех, кто понапрасну марает бумагу.

— Э, брат, отсталый ты человек, — седые усы дрогнули и воинственно приподнялись вверх. — И жесткий, как засохший чурек. Да посмеешь ли ты отрицать, что при одном появлении этих хрупких созданий лица наши озаряются радостью?

— Ну, уж нет! — седые брови сошлись на переносице и в этом хмуром положении остановились. — Может, насчет озарения я не в курсе, но хрупкими их назвать не могу. Если на то пошло, расскажу тебе про одну такую хрупкую да слабую...

— Рассказывай. Посмотрим, с чего это ты так невзлюбил женщин.

Белый костюм приосанился и начал:

— Давно это было. В одном из дальних аулов Баксанского ущелья жила, как о ней говорили, луноликая Аслижан. Косы черные, блестящие, как два звонких ручья, лицо белое, как снег на вершинах. А как выросла она до девичьих лет, стали дольше обычного задерживаться на ней горячие взгляды бравых джигитов ущелья...

Однажды, когда собран был богатый урожай нартуха, а сено сложили в скирды, во двор к отцу Аслижан нагрянули сваты. Хозяин, как водится, пригласил их в саклю. Гости вошли и церемонно расселись вокруг низенького столика, на котором в свое время был принесен в жертву не один круторогий баран, выпита не одна чаша бузы. Однако об этом успеется...

Так вот... Пока сидели в доме сваты, говорили о том, о сем, только не о деле, черноокая Аслижан не меньше дюжины раз появлялась с айраном. А когда крутой холмик из ароматных маслянистых хычинов осел почти до основания, гости переглянулись. Пора, мол, приступить и к главному разговору.