Похвала добродетели

Герюгов вышел к широкой трассе, поставил потертый чемоданчик, бросил на него плащ, вытащил из кармана гребенку и стал причесывать негустые поседевшие волосы.

Машины летели по липковатому гудрону. Герюгов провожал их глазами, не торопясь «голосовать». Он торопился и не торопился. Множество лет прошло с той поры, когда он покинул эти места. Что же лучше — торопиться или не торопиться?

Беленький с синими боками «Москвичок» вдруг остановился перед ним сам, без просьбы.

Герюгов смущенно проговорил:

— До Темир-Калы.

— О-о, это и в самом деле по пути, — сказал молодой шофер, будто обрадовался. — Нам, правда, дальше, но до Темир-Калы мигом доставим!

Молодая девушка, сидевшая рядом с ним, улыбнулась, когда Герюгов усаживался на заднем сиденье.

— Извините, папаша, из командировки или с курорта? — начал приглашать к беседе откровенно-компанейский шофер.

— Из Алма-Аты, — сказал Герюгов, глядя на чрезмерно длинные, но аккуратно зачесанные волосы парня.

Парень глянул на него через плечо и вновь уставился на дорогу:

— Ну, и как там?

Герюгов не ответил. В Алма-Ате у него когда-то родился сын, — пожалуй, сын теперь уже постарше этого. Но парень не ждал ответа.

— Зов предков, папаша! — беспечно заявил парень. — Все правильно!

— Темир-Кала — это райский уголок, — заговорила девушка. — Но там хорошо больше бабушкам и дедушкам.

— Моя мама тоже там живет, — рассмеялся шофер. — Уж сколько уговаривал переселиться к нам в город, не желает. Скучно, говорит, мне в городе. Смешно!

— Это, может быть, и верно, — примирительно сказал Герюгов. — Старость ищет покоя. А где же его найдешь? Кроме как на природе — нигде.

— А вы балкарец? — спросила девушка.

— А ты что, не видишь? — сказал парень и на миг обернулся к Герюгову. — Извините, у Нади есть такая привычка — неожиданно вопросы задавать. Женщины есть женщины...

Герюгов молчал. Многое изменилось на этой земле. Но уходящая вдаль волна рыжих колосьев и глубокое без единого облачка синее небо — не изменились.

Упругая лента черной асфальтовой дороги тянулась за горизонт, к Кубани. Там, за бугром, должен быть мост. Что они знают об этом мосте, веселые молодые люди, беззаботно переезжавшие через него множество раз!

— Остановите, пожалуйста, — сказал Герюгов, когда «Москвич» подлетел к мосту.

Парень притормозил, обернулся — не обижен ли старик?

— Мне бы хотелось постоять здесь, — смутился Герюгов. — А дальше — пешком. Недалеко ведь...

— А чего тут стоять? — пожал плечом парень. — Жара и ветер...

— Спасибо, молодые люди, — улыбнулся Герюгов. — Я тут пешком.

Синебокий «Москвич» загудел и умчался.

Лучи жаркого солнца полоскались в прохладных водах Кубани.

Мост врос в каменистые берега реки, будто не человеческая рука его сотворила, а сама мать-природа.

Герюгов погладил ладонью горячий металл и посмотрел вниз на вздрагивающую тень. Река проплывала под мостом осторожно и осторожно уходила дальше, как бы стараясь не шуметь.

...Изрядно потрепанный полк отступал через этот мост. Два грузовика, несколько зеленых подвод с ранеными. Тяжело ступают, опустив головы, усталые солдаты, потому что горечь отступления тяжким камнем давит на их плечи. Они выходят на мост, не замедляя и не ускоряя шага, и не замечают, что уже на мосту.

— Герюгов! К командиру батальона!

Кто это крикнул? Да, да, это крикнул тогда еще, давно, черноусый связной.

— Я строил этот мост, — сказал Герюгов. Сказал тогда — давно-давно, когда еще не было синебокого «Москвича» с этим веселым юношей. Он сказал это давно, когда еще был жив комбат.

Дым от сгоревшей пшеницы повис в воздухе. Земля и небо погрузились в зловещую тишину, будто тихо готовясь к новому сражению. Лишь всплескивала Кубань-река под нечаянным ветром. Это было давно. С той поры осталась только река.

Комбат подошел к бойцам, укладывавшим минные пакеты.

— Не грусти, Герюгов. Наступит и наш черед...

— Есть не грустить, — ответил Герюгов, не поднимаясь перед командиром потому, что был занят делом, которым лучше бы не заниматься никогда.

— Подними голову, джигит, — сказал мне еще живой комбат. — Вернемся — лучший построим!

Герюгов поднял голову:

— Жалко. Слышите — гудит. Будто чует свой последний час.

— Это не мост гудит, — сказал еще живой комбат. — Это танки гудят. Торопись, Герюгов...

Очень давно он тянул взрывной провод к окопу. Герюгов тянул провод, а пушки и пулеметы повернули стволы в сторону дремлющего пустого моста. Бойцы перешли через мост, обернулись и ждали, пока Герюгов протянет свой бесконечный провод.

Герюгов сидел в окопе, придавив головой руку, лежавшую на рукоятке взрывателя. Это он помнит. Но это было потом, когда еще был жив комбат. А еще до того, как комбат был жив, еще до того, как пушки уставились на мост, девушки, смеясь, бросали полевые цветы с моста вниз. У них были молодые крепкие ноги. Это было еще до всего: до пушек, до раненых, до взрывного провода, это было до всего, что было потом. Это было, когда грузовики везли хлеб через мост...

— Это не мост гудит, — сказал еще живой комбат, — это танки гудят! Не прозевай, Герюгов!

Он не прозевал.