Поклонники Сильвии

– Тяжкое преступление, – повторила девушка. – Ничего подобного; отца арестовали за то, что он выпустил тех парней; можешь называть это бунтом, если хочешь настроить против него людей, но нечестно бросаться в его адрес такими суровыми словами, как «тяжкое преступление», – добавила она с легкой обидой в голосе.

– Так говорят юристы, – отозвался Филип печально. – Это не мои слова.

– Юристы всегда преувеличивают, – сказала Сильвия, немного успокоившись. – Но люди не обязаны им верить.

– Однако последнее слово будет за юристами.

– А не могут судьи, мистер Хартер и не-юристы вынести отцу приговор завтра, не отправляя его в Йорк?

– Нет! – ответил Филип, покачав головой.

Ему так хотелось закончить эту беседу, что он сходил в кухню и спросил, готова ли каша; однако Фиби, у которой уважение к молодому хозяину только-только начинало зарождаться, выбранила его за то, что он, как и все мужчины, по глупости своей считал, будто каша готовится минуту на любом огне, и предложила ему сделать все самому, раз уж он так спешит.

Разочарованный Филипп вернулся к Сильвии, которая, собравшись с мыслями, готова была продолжать расспросы.

– Скажем, отца отправили в Йорк, – проговорила она, – и, скажем, отдали под суд. Что они могут сделать с ним в самом худшем случае?

Задавая этот вопрос, девушка старалась сдерживать волнение и глядела на Филипа как можно тверже, не отводя взгляда до тех пор, пока ее кузен с крайней неохотой и явным смущением не ответил:

– Его могут отправить в Ботанический залив[58].

Молодой человек нарочно не упомянул о худшей из вероятностей, хотя до смерти боялся, что Сильвия поймет: он чего-то недоговаривает. Однако и сказанное оказалось настолько хуже ее самых ужасных опасений, не выходивших за рамки сроков заключения разной продолжительности, что девушка не уловила мрачной тени, маячившей за словами кузена. Ее глаза расширились, губы побелели, бледные щеки стали еще бледнее. С минуту она смотрела ему в лицо, словно увидела там что-то невыразимо жуткое, а затем рухнула в стоявшее в углу у камина кресло и, закрыв лицо руками, глухо застонала.

Охваченный всепоглощающим сочувствием, Филип опустился рядом с ней на колени; он целовал ее платье, но Сильвия этого не чувствовала, начинал говорить исполненные страсти фразы, но замолкал на полуслове; а она – она думала лишь об отце, охваченная неизмеримым ужасом его потерять, ведь Австралия была для девушки чем-то столь ужасным и недостижимым, что отправка туда Дэниела была в ее глазах равносильна его смерти. Филип же знал, что речь могла идти о смерти в прямом смысле слова, – знал, что между отцом и дочерью действительно могла пролечь темная таинственная пропасть, которую не способно пересечь живое, дышащее, теплое человеческое существо.

– Сильви, Сильви! – сказал он; оба говорили шепотом, боясь, что их услышит отдыхавшая наверху Белл. – Не надо… Ты разрываешь мне сердце. Ох, Сильви, послушай. Я сделаю все что угодно, отдам последний пенни… последнюю каплю крови… Отдам за него свою жизнь.

– Жизнь, – повторила девушка, опуская руки и глядя на кузена так, словно хотела заглянуть ему в самую душу. – Кто говорит о его жизни? Думаю, ты сходишь с ума, Филип.

Но на самом деле она так не думала, хоть ей и хотелось в это верить. Чувства Сильвии настолько обострились, что она читала мысли кузена, как открытую книгу; девушка сидела прямо, будто каменное изваяние, и на лицо ее, подобно смертной тени, наплывала убежденность. Слез и дрожи больше не было; Сильвия почти не дышала. Филипу невыносимо было видеть ее такой; и все же он не мог оторвать от нее глаз, боясь, что, отведя взгляд, заставит кузину окончательно утвердиться в худших подозрениях. Увы! Осознание того, что ее отцу грозит худшая из судеб, уже снизошло на девушку; именно оно заставило ее успокоиться, напрячься, взять себя в руки. В тот миг юность Сильвии закончилась.

– Значит, его могут повесить, – произнесла она тихо и мрачно после долгой паузы.

Отвернувшись, Филип молчал. Вновь повисла тишина, нарушаемая доносившимся из кухни шумом, – это возилась Фиби.

– Матушка не должна об этом знать, – вновь заговорила Сильвия тем же тоном, что и раньше.

– Это – худшее из того, что может с ним произойти, – сказал Филип. – Вероятнее всего, его отправят в ссылку, – а возможно, и вовсе оправдают.

– Нет, – возразила девушка с тяжелой безнадежностью в голосе – так, словно читала скрижали мрачного будущего. – Они его повесят. Ох, отец-отец!

Едва не вцепившись в передник зубами, чтобы подавить крик, она схватила Филипа за руку и судорожно сжала ее с такой силой, что молодому человеку, несмотря на всю его любовь к кузине, стало больно. Никакие приходившие ему на ум слова не смогли бы ее успокоить, и все же он, повинуясь неодолимому порыву, склонился над Сильвией и нежно поцеловал ее дрожащими губами, как сделал бы, если бы перед ним был поранившийся ребенок. Девушка не отпрянула; вероятно, она просто ничего не почувствовала.