Поклонники Сильвии

В этот миг в комнату вошла Фиби, держа в руках тарелку с кашей. Увидев ее, Филип сразу же понял, какие выводы, должно быть, сделала старуха; а вот Сильвия была настолько растеряна, что ему пришлось встряхнуть ее, чтобы привести в чувство. Подняв побелевшее лицо и осознав значение его слов, она медленно встала с видом человека, который заново учится ходить.

– Полагаю, мне нужно идти, – сказала Сильвия. – Хотя лучше бы я умерла. Если матушка спросит меня, Филип, что ей сказать?

– Не спросит, – ответил тот, – если ты будешь вести себя как обычно. Все это время она ни о чем тебя не спрашивала, а если вдруг все же спросит, отправь ее ко мне. Я буду все от нее скрывать – так долго, как только смогу; с ней у меня это получится лучше, чем с тобой, – добавил он с едва заметной грустной улыбкой и с сожалением посмотрел на изменившееся лицо кузины.

– Ты не должен себя винить, – сказала Сильвия, заметив его досаду. – Я сама виновата; хотела во что бы то ни стало услышать правду, а теперь вижу, что у меня нет сил ее вынести. Боже, помоги! – воскликнула девушка жалобно.

– Ох, Сильви, позволь я тебе помогу! Разумеется, я не всесилен, как Бог, но сделаю больше, чем способен кто-либо другой из живущих. Я люблю тебя долгие годы, и будет ужасно, если мое чувство не сможет утешить тебя в твоем безмерном горе.

– Кузен Филип, – ответила Сильвия со сдержанностью, которая стала присуща ей с того момента, когда она узнала, сколь велика опасность, грозившая ее отцу; этот тон соответствовал ее неподвижному лицу, – ты для меня – такое утешение, что я не могу представить без тебя свою жизнь; но о любви я думать не могу, ведь это выше моих сил; я могу думать лишь о живых и мертвых.

Глава XXVII. Хмурые дни

В банке Фостеров у Филипа лежали деньги – не так много, как могло бы быть, если бы ему не пришлось покупать мебель для своего дома. Бо́льшая ее часть была старой мебелью братьев, продавших ее Хепберну по весьма разумной цене; и все же эта покупка сократила его сбережения. Тем не менее он полностью снял лежавшую на его счету сумму, даже немного превысил ее; бывших нанимателей Филипа это огорчило – впрочем, их добросердечие взяло верх над доводами рассудка.

Для защиты Дэниела Робсона во время приближавшихся слушаний требовались все доступные средства. Белл отдала Филипу все деньги и ценности, какие у нее были. Дэниел за свою жизнь скопил не так уж много, но его экономной жене круглые золотые гинеи, ожидавшие в старом чулке дня выплаты аренды, казались просто огромной суммой, которую Филип мог черпать бесконечно. И все же Белл не понимала, в какой опасности оказался ее муж. Сильвия ходила будто во сне, пряча горькие слезы, которые могли бы выдать то, что она решила скрывать в ужасный час, когда ей открылась правда. Каждое пенни, которое они с матерью сэкономили, отправлялось к Филипу. Кестер тоже отдал Хепберну свои сбережения – по настойчивой просьбе Сильвии, ведь сам работник был не слишком высокого мнения о благоразумии ее кузена и предпочел бы самостоятельно отнести их мистеру Доусону и лично попросить его за своего хозяина.

В последнее время безмолвная пропасть между Кестером и Хепберном увеличилась. Было время сева, и Филип, страстно желая хоть в чем-то помочь Сильвии и одновременно стремясь отвлечься от чрезвычайной тревоги за ее отца, взялся за чтение взятых на ферме Хэйтерсбэнк старых книг вроде «Полного справочника фермера» и периодически щедро делился почерпнутыми оттуда теоретическими советами с Кестером, имевшим большой практический опыт в ведении сельского хозяйства. Это, разумеется, привело к конфликту, пусть и не слишком многословному. Кестер работал по-прежнему, игнорируя Филипа и его книги, и в конце концов последний отступил. Как говорится, многие могут отвести коня к воде, но не всякий сумеет заставить его пить; Филип же в число последних явно не входил. Да и причин для ревности у Кестера было немало. Из ухажеров Сильвии ему больше нравился Чарли Кинрейд, но, даже не зная правды – как и остальные, работник считал, что главный гарпунер утонул, – год, прошедший с момента предполагаемой смерти моряка, казался ему, человеку средних лет, забывшему, как время тянется для молодых, слишком малым сроком; не будь бедная девушка в таком горе, он укорил бы ее за то, что она подпустила Филипа так близко, пускай тот и пытался помочь ее отцу.

Мрачный страх сближал молодых людей друг с другом сильнее, чем с Белл и Кестером, что последний с неудовольствием отмечал. Порой работник даже позволял себе задумываться о том, зачем Филипу действительно нужны были все эти деньги; пару раз его посещала мерзкая мысль о том, что магазины, в которых заправляет молодежь, не столь прибыльны, как те, которыми руководят люди постарше, и что часть попавших к Хепберну монет могла пойти на иные нужды, чем защита Робсона. Бедный Филип! На самом-то деле он тратил собственные сбережения и даже более того, что у него было, однако никто об этом не знал, поскольку его друзья банкиры пообещали хранить все в тайне.