Поклонники Сильвии

Однажды Кестер решился заговорить с Сильвией о Филипе. Девушка пошла за кузеном на поле, простиравшееся прямо перед их домом, чтобы задать ему несколько вопросов, на что не решалась в присутствии матери (во время визитов племянника встревоженная Белл ловила каждое произносимое слово); когда они попрощались, Сильвия так и осталась стоять, едва ли думая о кузене, однако неосознанно глядя ему вслед, пока он поднимался на уступ; оказавшись на вершине, молодой человек обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на то место, где жила его возлюбленная, и, увидев ее, сердечно помахал ей шляпой на прощание. Это движение отвлекло ее от размышлений о вещах, не имевших отношения к нему и его любви, в которой он ей признался; развернувшись, Сильвия зашагала обратно к дому, но по дороге услышала, как Кестер зовет ее тихим хриплым голосом, и увидела, что работник стоит в дверях хлева.

– Подойди-ка сюда, девонька, – произнес Кестер возмущенно. – Разве сейчас время для ухаживаний?

– Для ухаживаний? – повторила Сильвия, вздергивая подбородок.

Она смотрела гордо и вызывающе.

– Ага, для ухаживаний! Как еще это назвать, когда ты смотришь вслед этому надоеде во все глаза, а он отвечает тебе игривыми жестами? Негоже девице крутить шуры-муры, когда ее отец в тюрьме.

Произнося последние слова, работник понял, что зашел слишком далеко и сказанное им жестоко и несправедливо, однако ничего не мог поделать со своей ревностью к Филипу.

Сильвия все так же молча смотрела на него; она была слишком оскорблена, чтобы отвечать.

– Можешь сколько угодно сверкать на меня глазами, девочка, – продолжил Кестер, – но я был о тебе лучшего мнения. Твой возлюбленный утонул совсем недавно, а ты не считаешь нужным тратить время даже на воспоминания о нем – если вообще когда-то любила этого Кинрейда, а не просто играла с ним.

Губы Сильвии дрогнули, и сверкнули ее белые зубки.

– Думаешь, я о нем забыла? – прошипела девушка. – Следи за языком!

Сказав это, она, словно боясь потерять над собой контроль, скрылась в доме; ничего не видя перед собой, Сильвия прошла через кухню, поднялась в свою комнату, в которой теперь почти не бывала, и рухнула ничком на кровать, вжавшись в нее лицом так, что едва не задохнулась.

С тех пор как арестовали Дэниела, его жена, со времени прошлогодней болезни постепенно терявшая физические и душевные силы, заметно ослабела. Она стала гораздо разговорчивее и часто беседовала сама с собой, утратив былую осмотрительность; не такие уж большие изменения, однако у пожилых людей они встречаются довольно часто, из-за чего и возникло расхожее выражение: «Она уже никогда не будет прежней». Теперь так говорили и о Белл.

В тот день после ухода Филипа она сидела в кресле и плакала до тех пор, пока не уснула. Белл не слышала, как Сильвия прошмыгнула через кухню; однако полчаса спустя женщина, вздрогнув, проснулась от внезапного появления Кестера.

– Где Сильви? – спросил он.

– Не знаю, – ответила Белл; она выглядела испуганной и, казалось, готова была вот-вот снова расплакаться. – О нем нет новостей?

Встав, она оперлась на палку, к которой уже привыкла.

– Нет, благослови вас Бог; но не бойтесь, хозяйка: я лишь слишком резко поговорил с девочкой и теперь хочу извиниться, – сказал Кестер, проходя через кухню и озираясь в поисках Сильвии. – Сильви! Сильви! – позвал он. – Она должна быть в доме.

Девушка медленно спустилась по лестнице и остановилась перед ним. Ее лицо побледнело, губы решительно сжались, обычно сияющие глаза подернулись мрачной пеленой. Кестер съежился от ее вида, но еще больше – от ее молчания.

– Я пришел попросить прощения, – произнес он после небольшой паузы.

Ни звука.

– Я не стыжусь просить прощения, пусть уже и разменял шестой десяток, а ты – глупая девчушка, которую я когда-то качал на руках. Потому скажу прямо при твоей матери: мне не следовало так говорить, и я очень сожалею.

– Я ничего не понимаю, – озадаченно произнесла Белл. – Что такого сказал тебе Кестер, моя девочка? – спросила она, поворачиваясь к Сильвии.

Сделав к матери пару шагов, девушка взяла ее за руку, словно хотела успокоить, затем, обернувшись к работнику, выпалила:

– Любого другого, Кестер, я бы никогда не простила. Никогда, – повторила она горько, ведь сказанное им вновь пронеслось у нее в голове. – Мне хочется ненавидеть тебя за твои слова, но ты – мой добрый старый Кестер, и ненавидеть тебя я не могу, а потому прощаю.

Сильвия шагнула к нему. Работник взял ее маленькую ручку в свои мозолистые ладони и поцеловал. Сильвия взглянула на него сквозь слезы и мягко произнесла:

– Никогда больше так не говори. Никогда не говори о…

– Я лучше язык себе откушу, – прервал ее Кестер.

Он сдержал слово.

Во время своих визитов на ферму Хэйтерсбэнк Филип больше ни разу не завел речь о своей любви. Он смотрел, говорил и держался так, как приличествовало внимательному и заботливому брату, – не более. Впрочем, он и не мог быть кем-либо еще перед лицом великого страха, усиливавшегося после каждой беседы с адвокатом.