Поклонники Сильвии

Белл покачала головой, и они продолжили путь. Сильвия выглядела подавленной; она едва ли не злилась на мать за ее уныние. Впрочем, к вечеру речи Белл изменились; теперь она говорила так, словно ее утренние чувства были мимолетными, а все помыслы устремлены к возвращению мужа. Каждая произносимая ею фраза начиналась либо заканчивалась словами «когда отец вернется», и эта звучавшая из ее уст уверенность в его возвращении была для Сильвии почти так же тяжела, как и безнадежность, переполнявшая Белл утром. Если бы девушка не понимала, что ее мать теряет способность рассуждать здраво, она бы спросила, почему ее взгляды всего за несколько часов так резко изменились. Однако Сильвия догадалась о причине и почувствовала себя еще более несчастной.

Прошел понедельник; мать и дочь и сами не знали, как пережили его, ведь обе избегали делиться мыслями друг с другом. Во вторник Белл встала до рассвета.

– Еще очень рано, матушка, – произнесла усталая, заспанная Сильвия, страшась вернуться из мира грез в реальность.

– Ага, девочка! – ответила Белл оживленно и весело. – Но, возможно, уже вечером отец будет дома, так что я должна все для него подготовить.

– Как бы там ни было, – сказала Сильвия, – а сегодня вечером он домой вернуться не сможет.

– Да ну, девочка! Ты не знаешь, как спешит мужчина к жене и ребенку. Я в любом случае должна подготовиться.

Сильвия озадаченно наблюдала за оживлением матери, пока ей наконец не пришло в голову, что та ведет себя так, чтобы не оставалось времени на размышления. Был вычищен каждый уголок; наспех позавтракав, они переделали все дела, а до полудня было еще долго, и обе сели за прялки. От каждой произносимой матерью фразы Сильвия впадала во все большее уныние, ведь страх, казалось, полностью покинул разум Белл, оставив место лишь беспокойной возбужденности.

– Пора варить картошку, – сказала Белл, после того как ее нить несколько раз порвалась из-за неравномерного вращения колеса.

– Еще только десять, матушка! – ответила Сильвия.

– Вари, вари, – повторила Белл, не вдумываясь в слова дочери. – Быть может, день пройдет быстрее, если мы пораньше приготовим обед.

– Но Кестер на дальнем поле и не вернется до полудня.

На какое-то время Белл, казалось, успокоилась, однако затем, отодвинув прялку, принялась искать плащ и капор. Сильвия помогла ей и спросила печально:

– Зачем они тебе, матушка?

– Я схожу на уступ и в поле, чтобы взглянуть на тропу.

– Я пойду с тобой, – произнесла девушка, понимая, впрочем, сколь бесполезно ждать вестей из Йорка в такое время дня.

С безграничным терпением она целых полчаса стояла рядом с Белл, а та высматривала на дороге тех, кто так никогда и не пришел.

Вернувшись в дом, Сильвия поставила картошку вариться; однако, когда обед был готов и все трое сели за кухонный стол, Белл отодвинула тарелку, сказав, что обедать уже слишком поздно и у нее пропал аппетит. Кестер хотел ответить, что сейчас только половина первого, но, увидев умоляющий взгляд Сильвии, продолжил есть молча, лишь смахивая время от времени слезу.

– Сегодня я не буду уходить далеко от дома, – шепнул он девушке, ступая за порог.

– Неужели этот день никогда не закончится? – жалобно воскликнула Белл.

– Ох, матушка, не бойся! Когда-нибудь он обязательно закончится. Как говорится, всему рано или поздно придет конец.

– Конец… Конец… – повторила Белл. – Как думаешь, Сильви, означает ли слово «конец» смерть?

– Не знаю… Мне невыносима сама мысль об этом, – произнесла Сильвия в отчаянии. – Я приготовлю овсяных лепешек: это непростая работа, и время пролетит быстро.

– Ага, давай! – ответила мать. – Он обрадуется свежим лепешкам… Обрадуется.

Бормоча что-то себе под нос, она погрузилась в дремоту; Сильвия старалась не шуметь, чтобы не разбудить ее.

Дни становились длиннее, но холода не прекращались; на ферме Хэйтерсбэнк, стоявшей на открытом месте, темнело поздно. Сильвия уже успела заварить чай, однако ее мать все спала и спала, будто ребенок, и девушка не решалась ее разбудить. Вскоре после заката она увидела в окно Кестера – тот жестами звал ее во двор. На цыпочках выйдя через заднюю кухню, дверь которой была открыта, Сильвия едва не столкнулась с Филипом – он не сразу заметил ее, потому что ждал с другой стороны, из-за угла; одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять все без слов.

– Филип! – только и сказала девушка и с глухим стуком рухнула у его ног на камни, которыми был вымощен двор.

– Кестер! Кестер! – вскричал Филип, ведь его кузина лежала, словно мертвая, и ему, утомленному дорогой, не хватило бы сил внести ее в дом.

Вдвоем с Кестером молодой человек отнес Сильвию в кухню, после чего работник бросился к колодцу за холодной водой.

Стоя на коленях, Филип поддерживал голову девушки руками, не обращая внимания ни на что вокруг; вдруг он заметил, что на него легла чья-то тень. Подняв глаза, он увидел тетю; на ее лицо вернулось прежнее выражение, полное достоинства и проницательности, – выражение, присущее собранным, сильным и спокойным людям.