Поклонники Сильвии

– Матушка, – произнес Филип нетерпеливо (и он, и Коулсон иногда называли Элис матушкой), – я не думаю, что отдалился; и, как бы там ни было, у меня сейчас нет времени, ведь сегодня первый день нового года и в магазине куча народу.

Но Элис подняла руку. Она уже подготовила речь и должна была ее произнести.

– Остановись. Остановись. Зов плоти и дьявола овладевает тобой, и тебе более чем когда-либо нужно найти путь к благодати. Первый день нового года начинается призывом к бдению и молитве, а ты отвечаешь, что отправишься на пир да на рынок, и пускай дни и месяцы проходят, не важно, в чьи объятия они тебя толкают. Были времена, Филип, когда ты ни за что бы не променял новогоднюю службу и общество богобоязненных людей на увеселения.

– Повторяю, никаким увеселением это для меня не было, – произнес Филип резко и вышел из дома.

Элис опустилась на ближайший стул и подперла голову морщинистой рукой.

– Запутался и заплутал, – сказала она. – Мое сердце всегда к нему лежало; я считала его одним из избранных. Раньше – но теперь нет. Господи, у меня всего одна дочь! Сбереги ее, Господи! Но и на этом свете, и на том я буду молиться за его душу, дабы сатана не завладел ею, ведь он пришел ко мне еще совсем мальчишкой.

В тот миг Филип, почувствовав угрызения совести из-за резкости собственных манер, вернулся; однако Элис заметила его лишь тогда, когда он подошел к ней и коснулся ее плеча, выведя старушку из задумчивости.

– Матушка, – сказал он, – я был не прав. Меня многое тревожит. Мне не следовало так говорить. Это было некрасиво.

– О мой мальчик! – ответила Элис, поднимая взгляд и кладя руку на плечо наклонившемуся Филипу. – Сатана желает проникнуть в твою душу и завладеть ею. Останься дома, останься. Не иди к тем, кому безразлично святое. Что тебе делать в Хэйтерсбэнке сегодня вечером?

Филип побагровел. Он не мог и не стал бы менять свои планы, и все же ему трудно было противиться мольбе обычно суровой пожилой женщины.

– Нет, – произнес он, слегка отстраняясь. – Моя тетушка все еще больна; она и ее семья – мои родственники, и они хорошие люди, хоть, возможно, и видят мир иначе, чем мы… чем вы.

– «Видят мир иначе, чем мы – чем вы», – говорит он, словно сам уже видит его по-другому. Не так, как надлежит его видеть людям добродетельным, – произнесла миссис Роуз голосом, в котором вновь зазвучала суровость. – Ты произносишь слова сатаны, Филип. Против сатаны я ничего не в силах поделать, могу лишь отвергнуть его речи; увидим, чье слово имеет больший вес; уж лучше пускай ты будешь разрываться на части, чем обречешь свои тело и душу на адские мучения.

– Не думаю, матушка, – обратился к ней Филип с последними словами примирения, ведь часы уже пробили два, – что я отправлюсь в ад только потому, что увижусь со своими родственниками, единственными, которые у меня остались.

Еще раз коснувшись рук старушки с такой теплотой, на какую только был способен, Хепберн вышел из дома.

Вероятно, Элис сочла бы первые слова, которые Филип услышал, войдя в магазин, ответом на свои молитвы, ведь они заставили его отказаться от визита к Сильвии в тот вечер; сумей миссис Роуз облечь свои невнятные мысли в слова, Сильвия оказалась бы наиболее близким земным воплощением духа соблазна, чьего влияния на Филипа она так страшилась.

Стоило молодому человеку занять свое место за прилавком, как Коулсон сказал ему тихо:

– Приходил Джеремайя Фостер; звал нас отужинать с ним сегодня. Говорит, что они с Джоном хотят обсудить с нами кое-какие деловые вопросы.

Выражение его глаз сказало Филипу: Коулсон считал, что темой разговора станет то самое партнерство, о вероятности которого оба молодых человека догадывались уже довольно давно.

– А ты что ответил? – спросил Филип, даже сейчас не слишком-то желая отказываться от запланированного визита.

– Что ответил? Что я мог ответить, кроме как сказать, что мы придем? Что-то затевается – что-то, чему мы, по мнению Фостера, будем рады. У него это было на лице написано.

– Не думаю, что смогу пойти, – произнес Филип.

Ему все еще казалось, что партнерство, на которое он так долго надеялся, было ничем в сравнении с его планами. Филипу всегда было неприятно отказываться от задуманного, менять намеченный ход событий. Такова была его природа. Сегодня же мысль об этом и вовсе причиняла ему почти физическую боль.

– Как так? – спросил изумленный Коулсон.

– Точно я пока еще ничего не знаю, – ответил Филип, взвешивая возможные последствия; от этих размышлений его отвлекли вошедшие в магазин покупатели.