Поклонники Сильвии

Филип с Уильямом начали подъем по крутому склону холма, на котором выстроились рядами недавно возведенные дома новой части Монксхэйвена; молодые люди чувствовали себя так, словно приближаются к обители аристократов, где улицы не осквернены ни единым магазином. Дом Джеремайи Фостера входил в число полудюжины зданий, которые не отличалась размерами, архитектурой или цветом; однако в дневное время прохожие обращали внимание на чистоту притолок, крыльца, окон и оконных рам. Даже кирпичи выглядели так, словно их ежедневно начищали, как и блестевшие дверную ручку и молоток; даже коврик у двери был безупречно чистым.

При мысли о беседе со своим нанимателем в непривычном качестве его гостей молодые люди ощущали такую же застенчивость, какую девушка чувствует перед своей первой вечеринкой. Оба никак не решались постучать в дверь; наконец Филип, выругав себя за нелепую причуду, один раз отчетливо ударил молотком. Дверь немедленно открылась, словно их уже ждали, и перед ними предстала средних лет служанка, такая же чистая и опрятная, как и сам дом; при виде знакомых лиц она приветливо улыбнулась.

– Позволь немного отряхнуть тебя, Уильям, – сказала женщина и тут же принялась за дело. – Ты точно где-то к беленой стене прислонился. А тебе, Филип, – продолжила она, с материнской непринужденностью поворачивая его к себе спиной, – нужно вытереть туфли на другом коврике. Об него можно счистить даже самую сильную грязь. Хозяин всегда так и делает.

В квадратной гостиной был такой же безупречный порядок. На предметах мебели не было ни соринки; они были выстроены в идеальную линию, под прямым углом друг к другу. Даже Джон с Джеремайей сидели симметрично, с двух сторон от камина, с казавшимися одинаковыми улыбками на честных лицах.

Впрочем, подобная педантичность, производившая сильное впечатление, ощущения уюта не создавала; лишь после ужина, во время которого съели значительную часть йоркширского пирога и запили ее соответствующим количеством лучшего и крепчайшего вина из погреба Джеремайи, молодые люди смогли расслабиться, хоть хозяин и его брат с самого начала демонстрировали любезность и дружелюбие. Наконец, когда благодарственная молитва была молча прочитана, Джеремайя нарушил тишину, попросив принести трубки, после чего трое из собравшихся закурили.

Политика в те дни была слишком щекотливым вопросом даже для обсуждений в узком кругу. Страна пребывала в ужасе перед Францией и теми своими гражданами, коих можно было заподозрить в одобрении творившихся там дикостей. За год до описываемых событий был принят тиранический закон, призванный пресечь бунтарские собрания, и люди не знали, каких пределов может достичь проистекавший из него деспотизм. Даже судебные власти забыли о беспристрастности, позволив собственным страхам и личным интересам превратить их из спокойных арбитров в неистовых фанатиков, что уничтожило народное доверие к тому, что ранее считалось последней инстанцией справедливости. И все же несмотря на это звучали голоса, смевшие призывать к реформе парламента в качестве первого шага к честному народному представительству и сокращению налогов на войну, которые уже взимались или же вот-вот должны были быть введены. Впрочем, сих предвозвестников народных волнений 1830 года в обществе в целом считали просто назойливыми. Большинство граждан гордились тем, что являются тори и ненавистниками французов, с коими им страстно хотелось воевать, и не ведали о возвышении корсиканского воина, чьим именем через каких-то двенадцать лет станут пугать английских детей, ведь он будет наводить на англичан такой же ужас, какой на французов когда-то наводил герцог Мальборо.

В месте вроде Монксхэйвена людей подобных взглядов было множество. Некоторые могли просто ради спора препираться по вопросам, связанным с историей или деятельностью правительства, – впрочем, к обсуждению злободневных тем они переходили, лишь предварительно удостоверившись в надежности слушателей, ведь чувство долга перед обществом, требовавшее карать вольнодумцев, часто брало верх над долгом перед отдельным человеком, доверившимся собравшимся. Потому большинство монксхэйвенских любителей политики ограничивались дискурсами на темы вроде того, может ли англичанин побить более четырех французов за раз, какое наказание больше подходит для сочувствующих французской Директории – повешение, четвертование или сожжение на костре, кем окажется будущий ребенок принцессы Уэльской – мальчиком или девочкой, и если девочкой, то какое имя для нее будет более патриотичным – Шарлотта или Елизавета?