Покровские ворота

Я подошел к окну. Мой город был верен себе – асфальт плавился под веселым солнышком, люди едва передвигались, те из них, кому надо было тащиться в гору по этим почти отвесным улочкам, вызывали чувство жалости.

Нина Константиновна вернулась с объемистым пакетом в руках.

– Вот, – сказала она, – возьмите.

Я оживился.

– А что это? Его мемуары?

– Скажем, рукопись, – ответила она сухо. – Иван Мартынович никому ее не показывал. Не следовало давать ее вам, но, возможно, она в чем-то вам поможет.

Я преисполнился к ней благодарности и поцеловал ее бескостные пальцы.

– Спасибо, – произнес я с чувством, – вы ангел.

Она покраснела, точно ей было шестнадцать. Впрочем, шестнадцатилетние краснеют не так уж часто. Приверженность к стереотипам заставляет нас порой забывать о новых реалиях.

Я поймал себя на том, что Нина Константиновна нравится мне все больше. Надо контролировать себя, подумал я, что-то уж очень много привлекательного обнаруживаю я в этом якутском лице, в этих тихо мерцающих глазах, в этом прямом проборе, разделяющем ее черные волосы. Надо контролировать себя, друг мой Костик. Я знал себя достаточно хорошо, я не мог похвастаться благоразумием. И я уже начинал побаиваться, что больше чем нужно смотрю на ее белые скулы, на которых так легко выступает румянец. Эти скулы, всегда игравшие роковую роль в моем житье-бытье, были опасны. Я вызвал в памяти образ Оли, и некоторая уверенность ко мне вернулась. Мне было приятно думать, что завтра она позвонит.

Мы вышли на улицу. Я предложил Нине Константиновне проводить ее, и мы зашагали по раскаленной мостовой. Город показывал себя во всем блеске. Хоть мы и шли по тенистой стороне, жара была почти нестерпима. Но именно это и понизило мою температуру. Я уже мог смотреть на свою спутницу как на доброго товарища. Товарища по испытанию. Волей судьбы мы оказались в пустыне и влачим свои изнуренные тела сквозь пески. Я отказался от мысли взять Нину Константиновну под руку – в такую жару это было бы ей вряд ли приятно.

Постепенно мы спустились из нагорной части к центру – стало полегче, уже совсем близко сияло море, оно дышало целительным ветерком.

– Смотрите, – сказала Нина Константиновна, – свадьба!

Оказывается, мы проходили мимо дворца бракосочетаний. Моя родина также обзавелась подобным заведением. Это был двухэтажный особняк, некогда принадлежавший какому-нибудь негоцианту, отечественному бизнесмену средней руки. Его привели в подобающий вид, подкрасили, радиофицировали, и теперь здесь с приличествующей торжественностью соединяли юные сердца. Здесь подавали шампанское, надевали кольца на персты, а из рупоров неслась эпиталама Гименею. После пожелания успехов в труде и личной жизни новобрачные уступали место другим врачующимся, а сами выходили на улицу, где их поджидали шоферы-калымщики со сладкими зовущими очами.

Вот и сейчас на тротуаре появилась пара – она в белом платье, с кружевной пеной на белых локонах, тоненькая, с уморительно выпученными глазами, и он, в черном костюме, при галстуке, широкоплечий, коротко-подстриженный, с напряженной улыбкой на красном лице, открывавшей три металлических зуба в самом центре рта, лихой парнюга, слесарь или монтажник.

Я хотел высказать удивление, с чего это они решили сочетаться в такую жару, но потом вспомнил, что день был определен довольно давно, а потом в изнурительно долгий для них срок они проверяли свое молодое чувство. Кроме того, я и сам играл свадьбу в жаркий летний день и не находил в этом ничего смешного.

К юной паре подбежал юноша в белой сорочке, он щелкнул фотоаппаратом, а потом начал их о чем-то быстро-быстро спрашивать – в руке его появился блокнот.

Нина Константиновна повернулась ко мне.

– Ваш коллега?

– Видимо, так, – согласился я.

Юноша наклонился к жениху и что-то спросил у него. Жених хохотнул, блеснув металлическими зубами.

– Интересно, что он у него узнает? – спросила Нина Константиновна.

Я пожал плечами.

– Наверно, есть ли у него хобби.

Она засмеялась.

Между тем я не шутил или почти не шутил. Наверняка начинающий репортер обратился к сереброзубому молодожену с этим вопросом. Какой же юный газетчик откажет себе в этом удовольствии? Тут и некоторая живость и дань социологии, шутка пополам с научностью.

Надо сказать, что в этом внезапном и пылком увлечении социологией, переживаемом нашей планетой, мне всегда чудилось нечто болезненное. Человечество хочет составить свой анамнез или поставить себе диагноз. Покамест оно чувствовало себя сносно (впрочем, была ли такая пора?) или хотя бы пребывало в неведении о своем положении, оно не стремилось так расщепить свою духовную или антидуховную жизнь на составные части, не стремилось так исследовать или понять каждый свой жест. Впрочем, что удивительного? Когда шагаешь в невесомость, начинаешь прислушиваться к своим шагам.

Наконец молодой, потея и отдуваясь, подхватил молодую под руку, преданные друзья заспешили за ними, шофер-браконьер распахнул дверцу, и они отбыли навстречу своим волшебным далям. Мы же зашагали своей дорогой.

– Вот и моя контора, – сказала Нина Константиновна.