Покровские ворота

– Ну, вот ты и дипломированный специалист, – сказал он. – Дожила, как видишь.

– Мне все еще не верится, – призналась она. – Трудно он мне дался.

– Тем дороже.

Она кивнула.

– Ты мне очень помог. Я, конечно, очень тебе благодарна.

– Чем же я помог? Я тебя отвлекал, – он улыбнулся.

– Нет. Очень помог. Ты даже не понимаешь. Я когда ходила тебя слушать, когда смотрела на тебя, все думала: вот смог же человек.

– Так, значит, я был положительным примером?

Неожиданно она рассмеялась:

– Не только.

Он тоже рассмеялся, а потом подумал: что, собственно, значат эти слова? Но почему-то не стал расспрашивать.

– Что же дальше?

– Посмотрим, – сказала она, – у меня большие планы.

– Честолюбие взыграло?

Он все пошучивал, разговор был вечерний, легкий, ресторанный, вокруг под хлесткие синкопы упоенно кружились парочки, но она в ответ удивленно пожала плечами:

– Почему взыграло? Я с детства честолюбивая.

Он сказал:

– Это нехорошо. Это мешает. С этой чертой нужно бороться.

Она решительно возразила:

– Что в ней нехорошего? Чему это она мешает? Вот когда ее нет, это как раз мешает. Зачем же мне с ней бороться?

– Опасная черта, – сказал он. – Тому есть примеры.

Это был слабый аргумент. Она усмехнулась.

– Зависит от человека. А главное, если она во мне есть, значит, это уже я. Как же я пойду против себя? Отними от меня мою часть, это уже буду не я. Как ты этого не понимаешь?

Ему послышались учительские снисходительные интонации, он почувствовал досаду, но быстро взял себя в руки.

– Это заблуждение, – сказал он терпеливо. – Конечно, иные так дорожат всем в себе, что даже мысль об изменении кажется им кощунственной. Но чем человек больше, тем охотней он вносит поправки. Вот Чехов. Он ведь поначалу себе не нравился. Находил, что слишком он шумен и голосист. Не хватало покоя и независимости. И он сделал себя таким, каким хотел быть.

Она пожала плечами.

– Я, конечно, не Чехов, зачем сравнивать… Но с другой стороны, разве он стал счастливым? Ты сам говоришь, был веселый, звонкий…

– В молодости мы все веселы…

– …а стал грустный, смутный…

– Это – от мудрости.

– То-то и оно, – сказала она назидательно, – оттого и все беды. Очень мы мудрим.

Ему стало ясно, что он безоружен перед этой нехитрой логикой. В сущности, что есть логика? – подумалось ему. Отказ от сложностей. Правила распорядка. Изволь соблюдать условия игры. Очень мы мудрим.

Лето они провели вместе. Сняли в глухой местности комнату и зажили неторопливой жизнью. Но буколической настроенности хватило им ненадолго. Очень была она напряжена, словно какая-то тетива натянулась, словно шла в ней какая-то непонятная и непрерывная работа. А внешне она цвела, хорошела и чувствовала себя в естественном мире много увереннее, чем он, оторванный от привычной среды: от библиографических редкостей, от стола и кресла. Эта зависимость от асфальта вызывала у нее раздражение, которое ей не всегда удавалось скрыть; все его преимущества – знания, опыт, неожиданность его суждений – точно перечеркивались этой зависимостью и, больше того, оборачивались против него, казались ненужными и безжизненными.

А с ним обстояло все по-другому. Он испытывал острое удовольствие, видя, как она, когда они шли деревенской улицей, вдруг замирает, жадно принюхиваясь и бормоча: “Ой, укроп, укроп! Ой, печеной картошкой пахнет!” Он назвал ее “Само обоняние”. Моментами она ему напоминала собаку – она и впрямь застывала, как гончая перед прыжком, и вдруг со вскриком находила чернику или срывала стручок гороха и ела с немыслимым упоением.

Да и страсть ее ходить босиком не имела ничегошеньки общего ни с унылым кокетством горожанок, ни с их книжной, придуманной любовью к природе. Это было потребностью организма, в котором явственно проступила крестьянская, сельская основа, унаследованная от бабки, потребностью такой же естественной, как потребность в еде, в воде, в извести.

И он привязывался все больше. Старое открытие, что отношения вынуждены развиваться, находило блестящее подтверждение. Когда она выходила из речки в своем белом купальнике, и капли, похожие на ртутные шарики, стекали с ее крупных рук и ног, он чувствовал не испытанное им дотоле волнение. Исчезали тревожные мысли обо всем, чего он не успел и не сделал, приходила в голову мысль, что счастье может быть лишь простым и осязаемым, как эта минута, как запах сырого песка, запах хвои, запах скошенного сена, запах ее влажного тела, медленно сохнущего под солнцем.