Покровские ворота

– Странное это чувство – идти по заглохшим судьбам, по завершенным биографиям. Представь себе некую страничку из дневника, описание вечера – у этого человека собрались друзья. Теперь этот вечер – одна из дат, не больше. Мы и вспоминаем о нем, чтоб установить тот или иной факт: такой-то присутствовал, такой-то сообщил о важном событии, упомянули о третьем лице, отбывшем накануне, и тем помогли определить его маршрут. Между тем этот вечер был куском живой жизни. К нему готовились, пекли пироги, в кухне вкусно пахло, бегали озабоченные женщины. В восемь или в девять дом стал наполняться, хлопали двери, звучали голоса, в прихожей снимали шубы. Потом усаживались за стол, звенели рюмки. Было оживление, шутки, взрывался смех, была игра крови. И перед всеми, кто сидел в этой комнате под зажженной люстрой, было будущее. Люди были симпатичны друг другу, они умели веселиться. Потом начинали прощаться, расходились, вот ушел и последний гость. И, прежде чем лечь спать, хозяева еще долго обменивались мнениями, и хозяин признался, что его беспокоит Владимир, он плохо выглядит, совсем сдал. Между тем Владимиру предстояло прожить еще лет двадцать, а срок хозяина уже истекал – меньше года оставалось до черного дня.

…Так он фантазировал и, как всегда в подобные минуты, ощущал внутренний подъем и ту счастливую легкость, которая предвещала удачу. Порою ему казалось, что все, что он говорил, и в самом деле происходило именно так, казалось, что он разбирает произнесенные слова. Помнится, однажды, с испугавшей его отчетливостью, он увидел вдруг сумрачный петербургский день, темнеющую улицу и две странно знакомые фигуры. И внезапно обозначилось искаженное обидой лицо Каховского, и он услышал, как звонок его срывающийся голос, услышал обращенные к Рылееву слова, слова недобрые, гневные, обожженные горечью, темным предчувствием, нищетой.

Она медленно высвободила свою ладонь и сказала со странной усмешкой:

– Тебе писателем надо было стать.

Он погас. Обижаться было не на что, но ощущение легкости и подъема ушло. Быть писателем – завидная участь, но, предлагая ее, она словно отказывала ему в том, что он считал уже завоеванным, и вместе с тем подогревала его тайные сомнения. Да и слово “писатель” в ее устах точно потеряло свой вес и сделалось каким-то летучим, ветерком подбитым, звучавшим почти как “сочинитель” – старинное небрежительное словцо.

Вот оно, возмездие, за то, что все ему так легко давалось. Что-то было отпущено ему, несомненно, и как расточительно он этим распорядился. А ведь и у него была свая заветная тонкая папочка, с которой были связаны его главные планы. Теперь остается лишь наблюдать, как с каждым днем уменьшается шагреневая кожа таланта. То был один из самых мрачных его вечеров.

Между тем сомневаться в ее чувстве у него, в сущности, не было оснований. Меньшая зависимость от него? Но разве его не раздражала зависимость одних от других? Быть последовательным, жить так, как исповедуешь, в который раз оказывалось нелегким делом.

Очевидно, надо было открыть для себя, что жизнь ее не принадлежит ему безраздельно. В конце концов, это вполне справедливо, он и сам совсем недавно стал пускать ее в свои заповедные уголки. Да и выделил он ей определенное пространство. Они редко появлялись на людях, и он не торопился знакомить ее с теми, кто, так сказать, составлял его круг. О будущем они никогда не заговаривали, точно было меж ними такое условие.

Он как-то спросил ее, чем она занимается в свободное время. Она сказала:

– У меня дел много. И занятия, и по хозяйству, ну и общественная работа.

Он с интересом на нее взглянул:

– Так ты общественница?

И она удивилась:

– Само собой. Я ведь пользуюсь авторитетом.

Он улыбнулся.

– Ты уж смотри не сгори, береги силы.

Она отозвалась неожиданно серьезно:

– Все будет как надо. Не переживай.

Приближался срок защиты ее диплома. Он стал частенько задумываться – как все сложится. Несомненно, жизнь пойдет по-иному. Что-то изменится, это ясно. Он спросил ее однажды:

– Как ты представляешь себе будущее?

– Будущее у меня светлое, – сказала она.

– Не шути, – сказал он, – этим не шутят.

– Кто тебе сказал, что я шучу? – произнесла она с несколько загадочной миной.

– Не будешь же ты век в своем интернате, – сказал он нетерпеливо.

– Не буду, – согласилась она.

– Куда ж ты собралась?

– Надо подумать, – сказала она все с тем же неопределенным выражением, точно что-то скрывала. – Тут главное – не торопиться как на пожар. Не хватать первое, что под рукой.

Он посмотрел на нее недоверчиво, еще не зная, как отнестись к ее тону:

– Что же, у тебя большой выбор?

Она ответила мягко, как несмышленышу:

– Мне помогут. Я на хорошем счету.

И он вновь почувствовал себя отъединенным от той, незнакомой ему жизни.

Диплом был защищен, и они отметили это событие. Пошли в ресторан, слушали музыку, запивали невкусную еду вином, словом, проделывали все то, что обычно делают в таких случаях. Он следил за нею, она поглядывала вокруг с удовольствием, каштановые глазки блестели, бледное лицо разрумянилось.