Покровские ворота

Как мы уже упоминали, никак нельзя было сказать, что женщины не играли в его жизни большой роли. Но необязательные и скучноватые связи с увядающими книжницами с их вялым, почерпнутым из изящной словесности эротизмом показались теперь его преображенному существу донельзя искусственными, почти театральными. И все в ней, что еще недавно вызывало пусть добрую, но снисходительную усмешку – ее скромные знания, наивные реакции, неверные ударения и провинциальный выговор, ее словечки, подчас вульгарные, эти непременные “фигли-мигли”, – все это теперь не только умиляло, но и покоряло, казалось естественным и полновесным, как хлеб и вода.

Наступила пора открытий. Он каждодневно обнаруживал в ней новые черточки, некоторые оказывались для него совершенно неожиданными. Так, например, – кто мог подумать! – она была о себе довольно высокого мнения, что поначалу его удивило: так это не вязалось с голоском, задыхавшимся от волнения и неуверенности, с почтительным изумлением перед каждым его словом. Но выяснилось, что это не мешало ей верить в себя и самым лестным образом оценивать свою особу. Впрочем, он увидел в этом чувство собственного достоинства и понятное самоуважение человека, устоявшего в нелегкой юности. Да и как можно было не отдать ей должного, когда она легко и улыбчиво рассказывала:

– Я вообще самостоятельная. Был момент, я здесь оказалась совершенно ни при чем и работы не было, так я устроилась хлеборезкой. Ну и рано же вставать приходилось! На улице было совсем темно. Вот это было самое трудное.

А как раз в то утро, когда она вела свои речи, проснулись они поздно, солнце золотило книжные переплеты, он гладил жаркой ладонью ее голое плечо, и та пора была давно позади! Но душа его была полна сочувствия, и она, точно утешая и успокаивая, говорила:

– Собственно говоря, ничего страшного. Я выносливая, как все плебейки.

Он поморщился:

– Ну какая ты плебейка, что за терминология!

– А разве нет? – возразила она. – Особенно когда я смотрю на тебя, я это очень ясно вижу.

– Кто ж я, патриций, что ли? – пытался он шутить.

– Конечно, – говорила она убежденно.

Так он узнал, что она “самостоятельная”, “взрослая”, “выносливая”, потом, слово за слово, что она “ловкая”, а однажды в какой-то беспорядочной беседе она назвала себя “очень даже неглупой”, и он подумал, что, видимо, так оно и есть.

Однако эта внезапно обнаружившаяся самоуверенность его не раздражала. Да и почему бы ей не чувствовать себя удовлетворенной? Разве она его не приручила? Ему уже пусто в квартире, когда ее нет, пауза между каждой новой встречей дается все трудней. Она уже легко обращается к нему на “ты”, а ведь совсем недавно это было бы для нее попросту физически невозможно. Барьеры – один за другим – исчезали, и он не только не печалился – радовался их обвалу.

А зря. Соблюдение дистанции бывает полезно для всяческих отношений, а для отношений мужчины и женщины, быть может, в первую очередь. Мы говорили, что наступила пора открытий, но надо было подчеркнуть – пора взаимных открытий. И те открытия, которые делала в своем полубоге она, были сперва подсознательно, пожалуй, критического свойства.

Ему изначально было сложней в этой дуэли. Когда озорная судьба их свела, женщина находилась так, в сущности, далеко, где-то у его подножия, и он едва различал ее черты со своих олимпийских вершин. Ей оставалось лишь взбираться наверх, чтобы эта встреча вообще могла состояться.

Но как прикажете оставаться идолом существу, которого наблюдаешь и познаешь в такой, можно сказать, непосредственной близости? Здесь неизбежно снижение, и оно происходило. Тем более что наш герой при всех своих отменных качествах оказался, как на грех, простодушен. Он слишком легко дал себя уверить в том, что поклонение, предложенное ему как форма отношений, незыблемо и неизменно. Неудивительно, что он позволил себе расслабиться, и сделал он это к тому же с радостью.

Не следует только забывать, что искренность ее никак не подлежала сомнению. Не ее вина, что от природы у нее был житейски трезвый взгляд и присущий ей сызмальства здравый смысл. Рано или поздно они должны были к ней вернуться. Даже самые религиозные люди в конце концов вступают с всевышним в определенные отношения и порой предъявляют ему свой счет. Тем более это неизбежно, когда речь идет о любовниках. Здесь вновь обретенная трезвость позволяет увидеть раздражающие черточки даже в достоинствах.

Он был добр, и это было бы совсем не худо, если бы распространялось лишь на нее, хотя (посмеивалась она иногда) “бабу нужно держать в строгости”, но доброта его была текуча и становилась помехой в движении. Она быстро поняла, что сплошь и рядом его не боялись ни обойти, ни обидеть, зная, что он не способен взвиться, показать зубы, стукнуть кулаком. Нет, не случайно так и не возвели его в профессорский ранг.

Его отстраненность от повседневной сумятицы, которая на расстоянии казалась ей прекрасно величавой, теперь все чаще вызывала досаду, и в скорости она подобрала для этого свойства иное словечко. Еще одна помеха, ничего больше.