Покровские ворота

А что, если мое состояние подсказывает мне эти странные поступки? Может быть, тесное общение с духом полусумасшедшего историка лишило разума меня самого, выбило почву из-под моих ног, и вот, не сознаваясь себе, я ищу опоры? Мне вдруг показалось, что я понял причину.

Но нет, вряд ли здесь помогут однозначные ответы. Разумеется, знакомство со странной личностью Ивана Мартыновича не прошло для меня бесследно, мысли мои путаются, весь опыт куда-то исчез, я, как новичок, боюсь представить себя за письменным столом, но ведь не Нина же Константиновна напишет за меня статью, она и сама, должно быть, мало что понимает в своем родиче. А впрочем, почему я это решил, очень может быть, одна она понимает. Недаром же мне так хочется ее увидеть. Вот, кажется, слава богу, можно и выходить.

У самого порога меня остановил телефонный звонок. Я знал, что это звонит Оля. И знал, что мне нужно взять трубку. Сам не пойму, отчего я этого не сделал. Расстроенный и смущенный, я вышел из номера и запер дверь.

Поджидая Нину Константиновну у филармонии, я разглядывал тех, кто, подобно мне, пришел на выпускной концерт. Бросалось в глаза, что зрители или слушатели, уж и не знаю, как точней их назвать, почти все были знакомы друг с другом. В большинстве это были студенты младших курсов, которым вскорости, через год или два, предстояло вот так же оказаться в центре внимания, были тут папы, мамы и прочая родня – их легко было узнать по их виду, торжественному и нервному одновременно, были молодые люди, державшиеся несколько особняком, – видимо, поклонники юных вокалисток и подружки виолончелистов, и, наконец, принаряженные граждане со строгими лицами, в их пластике ощущалась значительность, наверняка это были педагоги. Все они текли мимо меня в распахнутые двери, а я между тем удивлялся: ни одного знакомого, ни одной знакомой, а сколько новых чаровниц подросло за эти годы, вот они пробегают, нетерпеливые, в лучших платьях, и ожидание пылает в их глазках.

Но я-то знал, чего они ждут, и мне все время было чуть грустно, и это мешало мне ими восхищаться, хотя все они заслуживали восхищения, так они были молоды и возбуждены, так молоды, что и красивыми им не надо было быть, а они еще были красивы – каждая по-своему, и я почему-то представлял себе их родителей, снаряжавших их на сегодняшний вечер, отцы рисовались мне усталыми добряками, а матери – раздраженными, увядшими до срока.

Показалась Нина Константиновна, мы поздоровались, чуть помедлив, я поцеловал ее бескостные пальцы, и она, слегка порозовев, пошла вперед, точно прокладывая мне дорогу.

К ней то и дело обращались, она была хоть и небольшим, а начальством, и маститые педагоги в разговоре с нею придавали своим одухотворенным лицам почтительно-ласковое выражение. Несколько раз она представила меня, не забыв упомянуть о моем служебном положении, я понял, что этим она подчеркивала наши официальные отношения – не кавалер и дама, не мужчина и женщина, просто-напросто инструктор управления культуры демонстрирует столичному корреспонденту местные достижения.

Мы стали у колонны. Мимо нас плыла толпа. Все говорили разом, и десятки голосов сливались в какой-то странный хор.

Я посмотрел на Нину Константиновну. Она улыбнулась.

– Я рад, что пришел, – сказал я ей.

Она кивнула.

– Здесь занятно.