Покровские ворота

Обрывки фраз, осколки чужих разговоров странным образом меня волновали. То мне хотелось закрыть глаза и медленно покачиваться на этих несмешивающихся струях, потом, точно очнувшись, я впивался взглядом в каждое лицо, словно хотел его запомнить навек, вместе вот с этими двумя молодцами оглядывал девицу в синем, вместе с двумя хохотушками отдавал должное кондиционному мальчику и слушал про невезучую девчонку, которая запорола токкату, и хотел понять, почему молодой музыкант бесповоротно решил идти в эстраду, хотя, быть может, в симфоническом оркестре его ожидало великое будущее. Дай мне волю, и я бы забежал в артистическую и ободрил бы бедного Володьку, который, оказывается, сидит там бледный, еле живой, с красными ушами. Мне хотелось сказать что-нибудь подымающее дух этой полной даме с глупым добрым лицом – легко ли, девочка будет сегодня петь «В храм я вошла смиренно». И зачем это строят залы с плохой акустикой, хотел бы я знать, длинные гулкие залы, нервирующие этого бородача? И что это за Надежда Петровна, которая так прямо и заявила всем на совете, так и отрезала, отрубила, – должно быть, это пожилая, величественная дама, высокая, в черном платье, с красивой седой головой. – «Уж простите меня, старуху, – говорит она низким хриплым голосом бывшей меццо-сопрано, – уж простите, но я хитрить не могу…» И без обиняков говорит о неверных методах преподавания уважаемого Льва Ивановича. А еще эту маленькую царевну я бы с удовольствием поставил на место, я бы не гнусавил, как этот длинный балбес, не внушал бы, что надо было прямо сказать, что она не придет, будто она сама не знает, что надо говорить прямо. Но ведь для нее, этой гибкой, надменной стервочки, вся сласть продержать его полчаса на углу и не прийти, вся радость, чтоб он ждал, томился и потом тупо жаловался на судьбу – совсем как я в его годы. Ах, мне бы сейчас идти по кругу рядом с ней, как был бы я небрежен и холоден, как поиграл бы на ее нервах. Нет, мне больше нравится вон та, стриженная под мальчишку, готовая петь в джазе или в каком-нибудь ансамбле, все равно, лишь бы поездить по этой земле, а не выйдет, так, на худой конец, податься в бортпроводницы.

Мы вошли в зал, прошли по проходу и уселись в шестом ряду.

Концерт начался. Поначалу мне было весело наблюдать за молодыми артистами. Они сменяли один другого гобоисты, флейтисты, певцы. Перед каждым выступлением появлялась девица в черном платье и, стараясь придать своему личику официально-отчужденное выражение, объявляла: выступает такой-то, класс педагога такого-то, выступает такая-то, класс педагога такого-то. И каждый раз зал шелестел какими-то неясными перешептываниями.

Выходили юные певицы, я старался прислушиваться к их пению, но оно не очень меня увлекло – слишком они выпевали каждую нотку и слишком безличен был этот вокал. Я совсем было приуныл, когда на сцену вдруг выбежал целый табун парнишек, видимо, первокурсников; они с великим тщанием начали сдвигать в глубину рояль, устанавливать пюпитры, расставлять стулья. Потом вышло еще трое юных здоровяков, эти внесли тяжелый деревянный предмет – возвышение для дирижера. Нина Константиновна шепнула, что сейчас выступит студенческий симфонический оркестр, что там много способных ребят, подающих надежды. Я понимающе кивнул и пожал ее пальцы. Она быстро выдернула их из моей ладони, и я вспомнил, что нахожусь здесь не в качестве спутника и когда Нина Константиновна обращается ко мне, то в этот миг она беседует с нашим корреспондентом.

Первокурсники ушли, и на эстраду вышли скрипачи, альтисты, контрабасисты – струнная группа, дерево и медь. Все они были в своих лучших костюмах. То и дело с некоторым смущением они поглядывали в зал. Было среди них несколько девушек – арфистка в длинном белом платье и три скрипачки в черных костюмах, сильно похожие на суфражисток, какими их рисовали в старых журналах, – такой у них был решительный и неприступный вид.

Как только оркестранты уселись, они начали энергично настраивать инструменты. По счастью, тут на эстраду вышел коренастый мужчина во фраке – это был дирижер, но палочки у него не было, он просто воздел свои длани, строго взглянул на молодых людей и плавным движением включил эту огромную, полную звуков машину.

Слушать музыку – непростое занятие. Недаром на симфонических концертах перед началом появляется лектор и сообщает о том, что первая часть написана в темпе allegro, что одна из тем лирически страстная и романтическая, в другой же чувствуется некоторая умиротворенность, наконец, что во второй части – andante – небольшое вступление предшествует появлению основной темы.