Покровские ворота

Повесив трубку, я вновь подивился Оле. Никто не мог сравниться с ней в такте. Оля словно почувствовала мое состояние и этим приглашением на семейный обед возвращала мне естественность и непринужденность. Все становилось на свои места. Старый друг детства мог с чистой душой присутствовать на Празднике Домашнего Очага.

Я заказал Москву. Дома в это время вряд ли кто-нибудь мог быть, и я попросил соединить меня с редакцией. Спустя час мне позвонили.

– Алло, – закричал далекий Бурский. – Констан, это ты?

– Я, я, – заверил я его, – ты меня слышишь?

– Слышу. Как дела?

– Странно, что ты на месте. Я хотел звонить в отдел писем.

– Отдел писем – пройденный этап, – с некоторой торжественностью сказал Бурский.

– Что сей сон значит?

– Приедешь – узнаешь. Ты когда будешь?

– Завтра я выезжаю.

– Значит – завтра?

– Я не лечу, я выезжаю.

– Почему – поездом? – изумился Бурский.

– Такая фантазия.

– Ну да, – согласился Бурский, – у каждого барона…

– Вот именно, – прервал я его. – Я буду в субботу. Предупреди моих.

– Будет сделано.

– Как Сережа?

– Я говорил с ним по телефону. Все в порядке.

– Спасибо.

– А как ты? Рефлектируешь?

– Более или менее.

– Склонному к рефлексии не место, – сказал Бурский.

– Где не место?

– Везде не место.

– Без тебя знаю, – сказал я.

– Как твой историк?

– Приеду – узнаешь, – вернул я ему его слова.

– В таком случае, до субботы.

– Общий поклон.

Наш разговор меня расстроил. В самом деле, что бы это значило? Ну вот, теперь и его от меня уведут.

В условленное время я подошел к дому, в котором жила Оля. Дом этот был расположен в сравнительно новом районе и сам был сравнительно новым – Оля с мужем получили здесь квартиру на третьем этаже года четыре назад. Но в лифте юные жильцы уже успели нацарапать некоторые слова, доказав, что они тут вполне освоились. Я позвонил. Оля открыла сама, она была в синем платье и нарядном фартучке, я обратил внимание, что у нее изменилась прическа.

– Проходи, – сказала она, чуть покраснев, – мы тебя ждем.

Я вошел в столовую, и навстречу мне поднялся невысокий тщедушный человек, почти совсем седой, с бледным озабоченным лицом. У него были большие, чуть навыкате глаза, которые плохо соотносились с его мелкими чертами. Он пожал обеими руками мою ладонь и представился:

– Дмитрий Аркадьевич.

Рядом с отцом стоял Виктор. Он выглядел очень импозантно – в белой рубашке с ярким галстуком, в красивом шерстяном жилете.

Он тоже пожал мне руку, оглядев при этом с ног до головы. Дмитрий Аркадьевич сказал мне, что читал мои статьи, видимо, Оля потчевала его моим творчеством. Мне он понравился. Очевидно, подсознательно мне хотелось, чтоб он был именно таким – мягким, хрупким, плохо защищенным. Его облик рождал во мне приятное снисходительное чувство, то ощущение превосходства, которое так обожают мужчины.

Если бы передо мной оказался человек, похожий на Бурского, я бы, наверное, сильно скис. Здесь же перед моей широтой и терпимостью открывался большой простор.

Я спросил его, как он себя чувствует.

– Плоховато, – сказал Дмитрий Аркадьевич, – плоховато. Вообще надо бы лечь на обследование, но совершенно нет времени.

Я искренне ему посочувствовал. Сострадание – отличная почва для симпатии. Мысль о том, что жена этого озабоченного человека едва не побывала в моем номере, не слишком меня стесняла. Во-первых, его болезненное состояние явным образом исключало ревность, во-вторых, в отношениях с Олей приоритет был на моей стороне. В конце концов, первая любовь не ржавеет.

– Садитесь, – сказала Оля, – будем обедать.

Стол был раздвинут и почти весь заставлен тарелками с салатами, грибной икрой, баклажанной икрой, пирожками с мясом, пирожками с капустой, пирожками с каким-то непонятным мне содержимым, впрочем, как выяснилось, очень вкусным, стояло большое блюдо с холодным мясом, стояли бутылки и графины, благоухали разнообразные сыры – рокфор, брынза, швейцарский, – Оля принимала меня по первому разряду.

– Черт возьми, – сказал я, – нам, холостым людям, такое выпадает не часто.

– Нам тоже, – сказал Дмитрий Аркадьевич, – в честь вашего приезда. Виктор, прикрой дверь, сквозит.

Я посмотрел на стены. Они были завешаны фотографиями. Какая-то группа, Олин портрет примерно двадцатилетней давности, почти такой я ее и запомнил, вот Дмитрий Аркадьевич, более моложавый, он сидит задумчиво, чуть картинно подперев подбородок тыльной стороной ладони, далее несколько Викторов: Виктор в пионерском галстуке, Виктор в первом костюме, Виктор сегодняшний. Несколько снимков запечатлели пухлое, редковолосое дитя, я догадался, что это дочка, скончавшаяся в младенчестве.

Невольно я воззрился на Олино изображение. Да, это она, через год или два после расставания со мной, я уже позади, и все впереди – свадьба, ночи с Дмитрием Аркадьевичем и трудное материнство.