Покровские ворота

Дмитрий Аркадьевич предложил тост в мою честь. Он выразил надежду, что традиционная дружба, связывающая меня с его женой, распространится на все семейство, ему очень приятно видеть в своем доме одного из людей, формирующих общественное мнение. Это не всегда благодарная задача, и тем большего признания заслуживает мой труд.

Я подумал, что он сильно ошибается, но все же поблагодарил его, чокнулся с ним, с Олей, которая слегка покраснела, с Виктором, который улыбался, и в свою очередь предложил выпить за хозяйку стола.

После трех рюмок разговор стал чуть более беспорядочным, он легко перескакивал с одного на другое, но потом одна тема стала главенствующей и постепенно подчинила себе все остальные. Речь пошла о том, что в этом году Виктор заканчивает школу и должен избрать дальнейший путь.

Дмитрий Аркадьевич не скрывал своей глубочайшей озабоченности. И ему и Оле очень хотелось бы, чтобы сын в определенном смысле продолжил традицию, посвятив себя медицине. В этом случае все сложилось бы как нельзя лучше. Виктор при его способностях наверняка сдаст экзамены на лечебный факультет, – как мне показалось, Дмитрий Аркадьевич учитывал и то обстоятельство, что само его положение уважаемого работника в какой-то мере облегчило бы конкурсные тяготы, – и далее провел бы под родительским крылом шесть студенческих лет, а там, даст бог, в семье появился бы третий врач. В мечтах родителей, возможно, мелькала симпатичная покладистая невестка и внуки, с которыми легче стариться. Снова будут звучать в доме детские голоса, будут длинные семейные обеды и уютные веселые чаепития. А после ужина оба врача, старший и младший, станут обмениваться различными интересными соображениями из научной и служебной жизни.

И всему этому прекрасному теплому миру грозила беда. Виктора не тянуло на медицинский. Более того, его тянуло прочь из города, туда, в грохочущую далекую столицу, и, разумеется, в университет, заниматься историей.

– Почему историей? – недоумевал Дмитрий Аркадьевич. – Ты никогда ею не увлекался.

– Мало ли что, – возражал Виктор, – я был молод и зелен. И мало ли чем и кем я увлекался

– Говори серьезно, – морщился отец.

– Это очень серьезно, – отвечал сын. – Прошлое помогает понять настоящее.

– А также предвидеть будущее, – заметил я.

Виктор взглянул на меня не без лукавства. Он ждал, что я начну его отговаривать.

Думаю, одной из причин моего приглашения была робкая надежда Оли, что я воздействую на ее любимца. Не я ли целый вечер канючил, как глуп я был, покинув родные стены? Не я ли сокрушался о годах, размолотых столичным жерновом? Московский журналист – фигура в глазах Виктора почти романтическая, – это не мама с папой, стонущие над птенцом. Быть может, запоздалое умиление блудного сына, увидевшего отчий край, окажется весомей всех родительских заклинаний…

– Вы не хотите понять, – говорил Виктор, – меня не волнует медицина.

– Когда-то она тебя волновала.

– Мало ли что было когда-то…

– Завтра ты увлечешься астрономией.

– Очень может быть. Но история еще оставляет возможность выбора, а медицина – никакого.

– В конце концов, поступай на исторический. Если сможешь. Там конкурс – пятнадцать на место и не так ценятся мужчины, как в медицинском, да и я… впрочем, дело не в этом… Но почему надо уезжать?

– Ты ничего не понимаешь, – сказал Виктор.

– Ну, разумеется.

– Не обижайся. По-твоему, студенческая жизнь это слушание лекций, зачеты и экзамены. Но это, прежде всего, атмосфера…

– Ах, атмосфера!

– Да, да, атмосфера.

– «Дайте мне атмосферы»…

– Я тоже люблю Чехова, но здесь он ни при чем. Важно то, что вокруг тебя, что как-то тебя приподнимает. Важны новые впечатления, новые лица. Ты не представляешь, как мне тут все надоело…

– Важно не то, что вокруг, а то, что внутри, – сказала Оля. – Только это решает. Тебе кажется, уехать – это все. Спроси у Константина Сергеевича. Он тоже в свое время уехал.

– И что он проиграл? – пробурчал Виктор.

Но тут же он замолчал – Оля посмотрела на него достаточно выразительно. Настала пора мне вмешаться в спор и бросить на чашу весов свой авторитет москвича и пловца в житейском море. Я не ошибся – и Дмитрий Аркадьевич и Оля рассчитывали на мою помощь. Мне стало жаль их, и все же я чувствовал, что поддержать их выше моих сил. Я сердился на себя, но ничего не мог с собой поделать. Мне хорошо была известна неустойчивость моих настроений, но здесь было иное, я это уже понимал. Что-то случилось со мной в эти дни, и я уж не мог согласно кивать головой, вздыхая над гибнущим очагом.

– Я здесь узнал жизнь одного историка, – сказал я и неожиданно замолчал.

Виктор внимательно на меня посмотрел. Пауза затягивалась. Я почувствовал, что выгляжу очень многозначительным или глупым, что, в сущности, одно и то же.

– Впрочем, дело не в нем и не в его биографии, – сказал я, – надо поступать сообразно своей природе. Всякое посягательство на свою суть противоестественно и в конечном счете приводит к разрушению личности. Доводы могут быть убедительные, но они не меняют существа дела.