Покровские ворота

И время покатилось в обратную сторону. Знаете, как это бывает в кино? Ленту отматывают назад. И рвущиеся к финишу пловчихи, стремительно откатываются к старту, уже стоят на скошенных тумбочках, уже изготовились к прыжку. И так же уходят, растворяются знаки сегодняшнего дня, и мы возвращаемся в Москву почти сорокалетней давности. Точно невидимый оркестр восседает на парковой эстраде, точно по взмаху дирижера взлетают полузабытые звуки над головами трубачей. Старая мелодия обретает слова, их выводит хватающий за сердце утесовский баритон: «– Дорогие москвичи, доброй ночи, доброй вам ночи, вспоминайте нас…»

* * *

А были мы молоды, все еще молоды, и шел год пятьдесят шестой…

* * *

Москва, пятидесятые годы…
Они уже скрылись за поворотом,
Они уже стали старыми письмами
И пожелтевшими подшивками.
Но стоит рукой прикрыть глаза,
Вижу еще не снятые рельсы,
Еще не отмененные рейсы.
Здания еще не снесенные,
И незастроенные пустыри.
Еще от Мневников до Давыдкова
Столько домов еще не взметнулось,
Столько домов, в которых сегодня
Ждут и ревнуют, глядят в телевизоры
И собираются по вечерам.
Столько домов, где клубятся страсти,
Зреют мысли, цветут надежды,
В которых дети становятся взрослыми
И выпархивают из гнезд.
Одни обернутся, другие – нет,
Иные вернутся, иные – нет.
Столько домов еще на ватманах
Или даже – в воображении.
Чертаново – за городской чертой,
Тропинки Тропарева безлюдны.
Москва… Пятидесятые годы…
А на Рождественском бульваре
Шепчутся под ногами листья,
Это спешит московская осень
В порыжевшем дождевике.

* * *

Костик Ромин спускался по эскалатору в гудящее чрево метрополитена. Он худ, смугл, черноволос, он смотрит на тех, кто движется вверх нетерпеливыми глазами. И вдруг встрепенулся. Было от чего! На встречном эскалаторе неторопливо плыла красавица. Он пришел в отчаяние. Сейчас эта неумолимая ящерица унесет ее навсегда. Сгоряча попытался бежать наверх, но то была бессмысленная затея – движение несло его вниз. Пришлось подчиниться, нестись со всеми, перескакивая ступеньки. Лишь очутившись в конце пути, среди подземной колоннады, перебрался он на соседнюю лестницу и побежал, помчался обратно по металлической чешуе, вдогонку за ней, в городские сумерки… Вылетел из здания под буквой «М», стоял, озирался, – где искать, куда кинуться, в какую сторону броситься? Где ты теперь отыщешь девушку, поразившую воображение, во всепоглощающей толпе, в дождь, что, как на грех, припустил?

Все торопились быстрей укрыться, станция метро была самым близким, да и самым надежным прибежищем, Костик, горько вздохнув, вернулся, продолжать свой прерванный путь.

* * *

Кто спешит по улице под бесконечным, выматывающим душу дождем? Кто сей уважаемый гражданин, вступивший в критическую стадию между сорока пятью и пятьюдесятью годами? Почему так знакомо его лицо, гладко выбритое, бледное, точно навек впитавшее в свои поры пудру, что так блестят его глаза, непостижимо сочетающие выражение собственного достоинства и давней устойчивой обиды? Что прячет дрожащая рука под развевающейся полой плаща? Это артист Аркадий Велюров, взволнованное дитя Московской Эстрады, мастер политического фельетона, – как же нам его не узнать, нам, непременным посетителям завлекательных программ? Он вбегает в приземистое здание, здесь помещается бассейн и этот мгновенный переход от промозглых улиц, на которых люди нахлобучивают шапки, заворачиваются в шарфы и запахивают пальто, к этой теплыни, где по-летнему мирно журчит хлорированная вода и влажно сияют обнаженные плечи, – этот переход кажется почти фантастичным.

Меж тем могучие пловчихи замерли на своих тумбочках, прозвучал выстрел и восемь тел дружно упали в зеленую воду, точно сраженные одной пулей, но тут же, с утроенной энергией, заработали руками, ногами, заколотили железными пятками по раздельным дорожкам – к финишу, к финишу, стремясь переспорить секундомеры.

Зрители болели отчаянно, подбадривали своих любимиц, а больше всех кипятился Велюров, и когда заплыв завершился и русалки, отряхивая струи, устало выбрались на поверхность, он подошел к одной из них, – глаза его влюбленно горели, десница протягивала букет, – вот оказывается, что он прятал под полою плаща от дождя.