Покровские ворота

– Мало ли где… – Хоботов смотрел просительно, – Москва велика… Вот у вас на углу – лаборатория.

– Да, – кивнула девушка. – Туда сдают на анализ.

– Если позволите, я буду там ждать, – сказал Хоботов.

Людочка помедлила, потом сказала:

– Я освобожусь через час.

– Благодарю, – воскликнул Хоботов, – о, благодарю вас.

Леонтий Минаевич отставил пустую бутылку, после чего сказал убежденно:

– И все ж таки – ловок ты сверхъестественно.

Идя к выходу, вслед за приятелем, Савва энергично доказывал:

– Говорю тебе – все она. Уехал Лев Евгеньевич в город, сказал, что к обеду вернется, – и нет. Ни к ужину не приехал, ни к завтраку. Потом объяснил, что попал в ситуацию. Ну, только тут она завелась: я ее вечером успокаивал, и вдруг, понимаешь, она говорит: «Оставайтесь, Савва Игнатьевич». Я, конечно, по стойке «смирно».

Леонтий Минаевич только покряхтывал, да покачивал головой. Приятели выбрались на улицу и снова влились в людской муравейник.

– С этого времени вместе живем, – задумчиво рассказывал Савва. – Он – в одной комнате, мы – в другой. Правда, к весне должны разъехаться. Квартиру им строят. Туда и съедем.

Леонтий Минаевич хитро прищурился:

– Он строил, а ты, значит, будешь жить.

Савва только развел руками.

– Я-то при чем? Они решили. Мое же дело, Леонтий, солдатское.

– Наши тебя поминают по-доброму, – ободрил его Леонтий Минаевич.

– Раньше делал, теперь учу, – сказал Савва еще задумчивей. – Лучше будь, говорит, педагог. Солидней выглядит.

– Ей видней, – лояльно отозвался Леонтий. – Гравер ты был высокой марки. Это могу сказать доверительно.

– Боюсь, теряю квалификацию, – озабоченно вздохнул Савва. – А что человек без ремесла? Поглядел бы, как Лев Евгеньевич мается.

* * *

Хоботов стоял на углу, переминался близ лаборатории, куда деловито входили люди, стыдливо прятавшие в газетных листах разнообразные сосуды. Снова принялся сеять дождичек. Хоботов вознамерился раскрыть зонтик. Зонтик плохо слушался своего владельца. Хоботов нажимал, дергал, чертыхался чуть слышно. За этим его и застала Людочка.

– Этот зонтик – большой оригинал, – сказал с принужденной улыбкой Хоботов.

Людочка помогла ему справиться с этим непокорным предметом и матерински улыбнулась:

– Вы как дитя.

– А между тем мне сорок три года, – сказал Хоботов виновато.

– И направление где-то посеяли…

– Да, – согласился Хоботов грустно, – все выглядит ужасно нелепо.

Шагали под черным мокрым шатром, Хоботов отклонял свой зонтик в сторону девушки, но и она проявляла взаимную заботу, пытаясь надежнее защитить многодумную голову своего спутника от набиравшего силу дождя.

– Знаете, – вдруг признался Хоботов, – мне просто стало безмерно страшно, что вы вдруг исчезнете…

– Вы такой одинокий? – участливо спросила Людочка.

– Как вам сказать?.. – задумался Хоботов и неожиданно продекламировал: – «Воспоминанья горькие, вы снова врываетесь в мой опустелый дом…»

Она восторженно его оглядела.

– Это – вы сами? Сами придумали?

– Нет, – скромно сказал Хоботов. – Это Камоэнс. Португальский поэт. Он уже умер.

– Ах, боже мой! – вскрикнула Людочка.

– В шестнадцатом веке, – подтвердил Хоботов.

– В шестнадцатом веке! – поразилась Людочка.

– Да, представьте, – сказал Хоботов. – На редкость грустная биография. Сражался. Страдал. Потерял глаз. Впоследствии умер нищим.

– Надо же! – чуть слышно проговорила Людочка.

Она была потрясена. Ореховые глазки ее увлажнились. И дождевые капли стекали по щечкам, смешиваясь со слезами.

Взволнованный Хоботов умилился.

– Боже, какая у вас душа!

Они вошли в автобус, спасаясь от ливня.

И вновь началась борьба с зонтиком, на этот раз не пожелавшим закрыться. Пассажиры, было их предостаточно, не скрывали неудовольствия.

Людочка пришла Хоботову на помощь. Зонтик послушно свернул свои крылышки. Хоботов страдальчески морщился.

– Что такое? – спросила девушка.

– Поранил палец, – признался Хоботов.

– Платок у вас чистый?

Хоботов залился краской.

– Относительно.

Он не знал, куда деться.

– Лучше моим, – сказала Людочка и протянула ему свой платочек, предварительно смочив его духами.

Они стояли, прижавшись друг к другу. Сидевшая перед ними девица вскочила и предложила Хоботову:

– Садитесь.

– Что вы, – запротестовал Хоботов, – это излишне.

И покраснел.

Девица заторопилась к выходу. Хоботов начал усаживать Людочку, Людочка – Хоботова, в конце концов, на освободившееся место плюхнулся здоровяк в щетине.

За запотевшим стеклом проплывала осенняя сумеречная Москва.

– Вы говорите, он глаз потерял? – спросила Людочка.

– Кто?

– Португальский поэт.

– Камоэнс? – вспомнил Хоботов. – Да. Он – глаз, а Сервантес – руку.

Неожиданно Людочка рассердилась.

– Перестаньте! Это уж слишком.

– Я понимаю, – вздохнул Хоботов, – но что же делать?

Она посмотрела на него с уважением.

– Сколько вы знаете… Вы профессор?

– Нет, я работаю в издательстве, – сказал Хоботов. – Издаю зарубежных поэтов. Преимущественно романских. Но бывает – и англосаксов.

– И все поэты – вот так? – спросила Людочка с почтительным ужасом.

Он печально кивнул:

– Почти.

Автобус на повороте тряхнуло, чтобы устоять, они невольно обнялись. Зонтик выпал из хоботовской руки.

* * *