Покровские ворота

Я приехал в Москву из южного города.
Я ее познавал. Дни и ночи. Без устали.
А Москва меня яростно обвивала
То Бульварным кольцом, то Садовым кольцом.
А она меня тянула сквозь улицы
И заворачивала в переулки
Пока окончательно оглушенного
Не отпускала для передышки
В мой Хохловский, в коммунальный очаг.
В этой странной квартире, неподалеку
От Покровских ворот, было пять дверей.
Две комнаты занимали мы с теткой,
Седою, как горная гряда,
И восторженной, как мадригал.
Две комнаты приходились на долю
Одной распавшейся семьи,
На руинах которой возникла новая.
А в пятой – жил вдохновенный артист
Исполнитель куплетов и фельетонов.
Да, теперь их все меньше и меньше,
Муравейников под паутинкой,
С фамилиями над каждым звонком…

* * *

Над длинным, словно жизнь коридором робко мерцала неяркая лампочка. В углу громоздился могучий сундук. Был он таких громадных размеров, что в нем, должно быть, умещались мечты, по крайней мере, трех поколений.

Тетка Костика, Алиса Витальевна, изысканная благородная дама, прижав ушко к телефонной трубке, с достоинством вела разговор:

– Да, я вас слушаю. Ах, вам Костика? Соблаговолите чуть подождать.

Она слегка повысила голос:

– Костик, душа моя, это тебя.

Голос Костика отозвался:

– Я занят. Пусть скажут, куда звонить.

– Вы слушаете меня, дорогая? – Алиса Витальевна обратилась к своей невидимой собеседнице. – Костик сейчас принимает душ. Соблаговолите оставить номер.

Появился Велюров. Он был в халате, из-под которого нездешней белизной отсвечивали его обнаженные ноги. За ним шел мужчина неопределенного возраста с лицом неуслышанного пророка, – поэт Соев.

– Можно не шуметь, когда я работаю с автором? – спросил Велюров, не тая недовольства.

Но едва лишь Алиса Витальевна проговорила:

– Простите меня, я отнюдь не хотела… – как раздался настойчивый режущий звук. Велюров ошеломленно взглянул на старую даму, будто она производила этот скрежет, вопросил с патетической интонацией:

– Что это значит?

Алиса Витальевна успела одновременно сказать в трубку:

– Диктуйте, мой друг, я – вся внимание…

Прижать ее хрупким плечиком к уху, что-то записать, улыбнуться Велюрову и поясняюще шепнуть:

– Ах, это работает Савва Игнатьевич.

– Он полагает, что здесь мастерская… – ворчливо пробормотал Велюров, помогая поэту одеться.

– Соев, голубчик, – напутствовал он, – ну, поднатужьтесь, бога ради. Вы же талантливый человек.

Соев проговорил обиженно:

– Уж и не знаю, чего вы хотите. Я посоветуюсь с женой.

– Жду вас во вторник, – ворчал Велюров, провожая его. – Поклон Ольге Яновне.

Он закрыл за поэтом дверь, сказал вздыхая:

– Что ни напишет, – все бесподобно. А все – супруга. Вот уж – злой, гений. С утра до ночи кадит фимиам.

Грустно-сочувственно улыбаясь ему, Алиса Витальевна завершала разговор:

– Благодарю вас, я все передам.

Она грациозно положила трубку.

Велюров неодобрительно покачал головой.

– А вы по-прежнему поощряете этот дамский ажиотаж?

– Ах, боже мой, – пылко возразила Алиса Витальевна, – все это так понятно. Молодой человек приехал в Москву. Он трудится, не покладая рук. Он утверждает себя в журналистике. Преподает в клубе атлетов. Наконец, он – в заочной аспирантуре. Вы представляете этот размах? Естественно, находятся женщины, которые рвутся его опекать.

Велюров морщился.

– Нет, он сомнителен, он сомнителен. Я бы ему не доверял.

Сам Костик уже с минуту с интересом слушал их диалог. Теперь он решил вмешаться.

– Велюров, – сказал он мягко, – мы с тетей чистые люди. Вам просто нелегко нас понять.

Он поцеловал тетке руку, а она поцеловала его в голову и протянула ему листок с записанным телефоном.

– Чей же это? Я и не вспомню, – удивился Костик.

– Хорош! – воскликнул шокированный Велюров.

Костик кротко ответил:

– Голова не тем занята.

– Парируйте, – предложила Алиса Витальевна.

Она взглянула на Велюрова с торжествующей укоризной и заботливо спросила племянника:

– Ты поужинаешь перед уходом?

– Я бы, родная, не возражал, – бархатно проворковал Костик.

Нежная тетка ушла, а Костик остановился у телефона, разглядывая листок с номером.

– Звякнуть ей, что ли, на старости лет?

Снял трубку и сразу же ее повесил.

– Пусть живет безмятежно.

– Тартюф! – только и бросил Велюров и величаво ушел в свою комнату.