Покровские ворота

Знакомств у меня в ту пору было много. Кроме того, что я был безбожно глуп, я был еще вполне сформировавшимся юным нахалом, а эти два качества вместе, как ни странно, берут города. И то, что с Олей было немыслимо и невозможно, оказалось так просто, до изумления просто. Потом я уехал в Москву, потом год пошел за годом, все наши огорчения были забыты, и когда, раз в пять лет, я вспоминал мою подружку, какое-то дистиллированное, очищенное чувство, теплое и грустное, рождалось во мне, где-то там, в одном из предсердий. Сладко было думать, что я попаду в свой город и увижу Олю. И сейчас, весь напрягшийся, я шагнул за угол, за которым обычно сразу же возникал облупленный двухэтажный дом. И остановился. Дома не было.

5

Не раз и не два я вспоминал свой отъезд в Москву. Что-то трогательное и смешное было в смятении, охватившем меня, едва только поезд отошел от городского вокзала. Еще бежал за вагонами отец, одной рукой придерживая кепку, еще лицо его со странной улыбкой, похожей на гримасу, плыло перед моими глазами, еще город не отпускал поезда, охватывая его пристанционными строениями, улицами, которые никак не желали иссякнуть, еще я сам не забросил чемоданов на полку, а уже был далеко-далеко. Но, видимо, какая-то подспудная работа шла во мне – так, память сфотографировала парня, рыжего, с литыми кулачищами, в белой отглаженной сорочке. Он смотрел на часы, он хмурился, он торопился, поезд мешал ему перейти пути, а он наверняка спешил к подруге. В самом деле: наступал вечер, в городе продолжалась жизнь, никто не заметил, что я изволил отбыть.

Попутчикам тоже не было до меня никакого дела, у всех свои заботы, свои намерения, и даже мне было ясно, что смешно навязывать им свое глупо-торжественное настроение. Так они и остались в неведении, что рядом с ними ехал на завоевание столицы дерзкий сын юга.

Да и как было откровенничать с этими людьми, неспособными подняться над прозой жизни. Командированные говорили о своих начальниках, старуха ехала в гости к дочери, и, видимо, волновалась, хорошо ли ее примет зять, судя по отдельным словечкам, она не питала к нему жарких чувств. Господи, думал я, и эти люди едут в Москву!

В соседнем купе ехал человек, обитавший на Полянке. Он возвращался домой, Москва была его домом. Он имел там комнату, в которой был хозяином, площадь, на которой он был прописан, прекрасную, волшебную площадь. Ее следовало бы назвать площадью Счастья, площадью моей Мечты. И этот богочеловек, этот москвич, этот избранник был скучен, как диетический рацион. Он не понимал ни моего обостренного интереса к жизни великого города, ни моей горячности. Москву он носил, как будничное платье. Я спросил об одной нашумевшей постановке – он и не слышал о ней.

Между тем для меня в этой поездке все было полно глубочайшего смысла. И, видимо, поэтому так отчетливо запомнилось все, что ей сопутствовало: и толстый проводник, и пластинки, которые крутил поездной радиоузел, и медленные прогулки на перронах. Сколько станций пролетело мимо и сколько сочувствия рождали во мне люди, остававшиеся на их старых платформах! Особенно запала в мою голову одна чета.

Было это в Донбассе. Начинался великолепный закат. Круглое, отполированное солнце величественно, с необыкновенным достоинством вплывало в землю. Поезд только-только отвалил от махонькой станции и медленно запыхтел, словно нехотя продолжая путь. Коричневая, почти лишенная растительности почва, вся в бурых трещинах, бежала за вагонами. Тут-то я и увидел этих людей. Высокий, худой, белоголовый старик, весь в черном, несмотря на жаркий день, и рядом маленькая, почти игрушечная старушка, накрытая черной шалью. Они стояли у переезда и, помню, поразили меня, почти неспособного тогда замечать что-либо, кроме собственной особы, той напряженностью, смешанной с непонятной мне болью, с какой вглядывались в мелькавшие мимо них вагоны. И смутная тревога кольнула меня, неприятная, странная, раздражавшая прежде всего своей непонятностью. Не то предчувствие, не то прозрение, не то напоминание. Поезд повернул, я увидел паровоз и первые вагоны, впереди вилась дорога, длинная, как жизнь, которая меня ожидала. Через два часа я уже снова был тем веселым молодым бревном, каким вошел в свое купе. Однако, как выяснилось впоследствии, я не забыл тех стариков.

Я точно знал час и минуту, когда мы прибываем в Москву, и все же она явилась внезапно. Уже летели электрички, в которых навстречу нам ехали москвичи, жившие на дачах или в пригородных районах, уже было понятно, что столица рядом, и все же покамест как будто бы ничто не говорило о ее близости. Тот же темный вечерний лес, тот же темный простор, то же темное небо. Я ждал, ждал нетерпеливо, когда же наконец мелькнет эта почти мистическая грань, за которой возникает желанная планета. И ожидание было вознаграждено.