Покушение в Варшаве

По рядам солдат пробежал удивленный ропот. Константин был прекрасным наездником. Впрочем, как и все его братья. Александр Христофорович, и сам старый кавалерист, замечал и ценил в людях это умение. Правда, манера цесаревича чересчур круто натягивать повод и драть лошади шенкелями бока ему не нравилась. Спокойнее, спокойнее, она же не дура! Сама пойдет.

Однако на сей раз конь сам никуда идти не хотел. Бешено косил глазами и явно норовил избавиться от седока. Константин побагровел и попытался было справиться – только еще больше напугал бедную лошадь! Та встала в свечку, и цесаревич заметно начал сползать грузным задом на круп. Разгневанный, он спешился, выругался, махнул рукой, словно говоря: «Да ну вас!» И быстрым шагом двинулся по мосту, оставив за спиной и озадаченного брата, и свитских офицеров, и праздничные экипажи. День был для него испорчен!

На другой стороне цесаревичу подвели другую лошадь, тот взгромоздился на нее с грацией циркового медведя. Жанетта Лович, сидевшая напротив государыни в открытом ландо, вся сжалась. «Как она его боится! – отметила Александра Федоровна. – Не хочет раздражать. Даже я…» О, ей очень повезло с Никсом. Хотя он бывал и капризен, и несносен, и даже весьма деспотичен в семейной жизни, требуя от жены неукоснительных добродетелей, как у маман. Но все же, все же лелеял, баловал, усмирял свой крутой нрав и искренне считал ангелом. Она всегда действовала на него умиротворяюще.

– Душа моя, – тихо обратилась царица к спутнице. – Разве из-за поведения лошади он будет сердиться на вас?

Жанетта снисходительно глянула на августейшую гостью, будто говоря: «Вы ничего не знаете».

– Но он будет сердиться, – вслух произнесла она. – Все равно на что.

Эти слова показались императрице угрожающими. Всегда ровная и спокойная, пребывавшая в одинаково добром, чуть приподнятом расположении духа, она точно была создана, как громоотвод, отдалять удары чужих душевных ненастий. Но знала, как это сделать, только со своим мужем. Константин оставался для нее загадкой.

Цесаревич между тем следовал теперь уже за братом, с обнаженной шпагой в руках, и, судя по нахмуренным бровям, был совершенно лишен удовольствия представлять государю войска, выправкой и ловкостью которых так гордился. В его раздраженных взглядах подчиненные офицеры уже видели неблаговоление – к чему привыкли, но не смирились. Константин казался потерянным и несчастным. Уже было понятно, на чью голову изольется его гнев.

– Господа! Я отменно доволен! – Кажется, император понимал состояние своего брата и, побывав когда-то во время недолгих визитов в Польшу в его команде, знал, что за разнос может воспоследовать на пустом месте. Он и сам по молодости бывал горяч, вздорен, мог обидеть подчиненных. Накричать. Но с годами выправился.

– Я выражаю вам свою благодарность и свое благоволение!

Крики «Ура!» были ему ответом. Бенкендорф отметил этот неуместный отзыв войск. Следовало прокричать: «Рады стараться, ваше императорское величество!» Но Константин сам ввел новый порядок, желая отличать своих солдат от собственно русских. Толпа же вообще вопила на французский манер: «Виват!» Стоило бы отучить за столько лет.

Кареты большим кругом проследовали на Королевскую площадь. Здесь княгиня Лович присоединилась к знатным дамам столицы, которые встречали императорскую чету у ступеней лестницы. Среди них опять, как мог заметить Александр Христофорович, не было графини Вонсович. «От меня она, что ли, прячется?» – удивился он.

Королевский дворец с фасада, обращенного к площади, напоминал ратушу. Даже башенка имелась. Другое дело – фасад к клумбам и паркам. Но до него следовало еще добраться. «Избушка, избушка! Встань к лесу задом, ко мне передом!» – съязвил Шурка.

Замок был старым и резко контрастировал с барочными и классическими особняками остальной столицы. Его готические стены видали виды, горели, отстраивались заново. Но сколько ни перелицовывай шубу – все равно сносится. Хоть бархатом сверху крой, дыры в подкладке все равно останутся. Потому ни особого уюта, ни роскоши в современном смысле слова Круликарня не являла.

Круликарня – ей-богу! Как пекарня или псарня. При одном слове Александру Христофоровичу почему-то представлялись пироги с крольчатиной. Новое место обитания ему сразу не понравилось. Почему Константин не поселил брата у себя в Бельведере? Да, конечно, здесь – в центре города, на виду у всей Варшавы. Восторженные толпы могут собираться перед окнами… Но все же в Бельведере было бы безопаснее. А тут сотни комнат, заставленных громоздкой средневековой мебелью, непонятно куда ведущие двери, лестницы, переходы. Как разместить охрану? Полагаться на польские посты? Увольте. Хоть самому с саблей ложись у порога!