Поле Куликово (СИ)

-Алёшка, Микула! Всем - сбор, сыщите десятских. Коней седлать. Я - к воеводе.

Коломенский тысяцкий Василий Вельяминов оказался в своём тереме. Августовский день выдался жарким, воевода сидел в столовой палате, простоволосый, в распущенной рубахе, прохлаждаясь клюквенным квасом из ледника. Тупик с порога стал выкладывать вести, боярин, слушая, не отрывался от кружки, лишь поглядывал исподлобья серыми прозрачными глазами. Допил квас, отёр ладонью подстриженную русую бородку и рявкнул в дверь:

-Эй, кто там есть, живо ко мне!

Вбежавшему отроку приказал поднимать по тревоге воинов, находящихся в детинце. На дворе зазвенело било.

-Ты выпей квасу-то. - Вельяминов пододвинул Тупику полную кружку. - Городец под моим досмотром, сотни поведу сам.

-Василь Васильич! - взмолился Тупик. - Хасан - мой друг, в Мамаевой яме побратались.

-Друг! А у меня счёт с Ордой не кончен за брата Микулу. И кому государь велел провожать посольство - тебе али мне?

-Государь простит - дело военное. Я ж дорогу лучше всех знаю. Этот Маметша еле на ногах держится, уснёт в седле.

-Уговорил. Коль што - вместе ответим. Я оставлю полусотню для встречи послов, ты же в неё своих, московских, десяток добавь с хорошим начальником.

-Коней бы заводных, Василь Васильич.

-Табун в отгоне, за Окой, долго ждать. Ничё - кони у нас добрые, мы в детинце-то не шибко засиживаемся.

Скоро полторы сотни всадников выступили из ворот города и рысью двинулись к броду через Москву. Со стены детинца их провожали тревожные взгляды, пока не скрылись в сосновом бору.

Долги старинные версты, а их до Городца, почитай, сотня. Только ночью, в самую темень, Вельяминов дал отдых людям и лошадям. Напоили коней в лесной речушке, задали им ячменя, спали два часа в траве, возле копыт коней. Едва заря прорезалась - вскочили, сухари и вяленину грызли в сёдлах, запивая водой из кожаных и медных баклаг. Днём сделали тоже лишь один привал. Воины, привычные к походам: в сёдлах едят, отдыхают, даже и спят попеременно. Лошадей же вымучивать до предела нельзя: к бою готовились. За полдень в восточной стороне увидели косые столбы серого дыма. Что это - сигналы тревоги или пожары? Ускорили бег лошадей. Встретили деревеньку в два двора. Дома обжитые, в огородах зеленеют репа, лук и горох, круглятся кочаны капусты, кое-где бродят куры, а - ни людей, ни скота. Видно, дымы в небе спугнули крестьян. Душа Тупика заныла и ожесточилась: снова по урманам забиваются русские люди. Доколе ж?!

Перед закатом открылась приокская долина, солнце светило в спину всадникам, и виделся холм, где стоял Городец-Мещерский. Тупик смежил глаза, открыл вновь, и сквозь стиснутые зубы прорвался стон: Городца больше не было. Только стена зияла чёрными язвами прожогов, но - ни башен над ней, ни восьмигранного купола церкви, ни крыши терема князя. Дымок ещё курился над холмом, на всадников пахнуло гарью.

-Опоздали, - произнёс Вельяминов. - И Хасан опоздал либо, хуже того, - побит со всеми своими.

Отряд приблизился к обгорелым стенам острожка, спугнув стаю воронья, и стиснуло болью сердце Васьки: чьи лица увидит сейчас с выклеванными глазами? Воронов Тупик ненавидел. Ему приходилось слышать песни чужестранцев, где ворона называли даже другом воина - ведь он его спутник в походах, - но русское сердце Васьки восставало против. Он-то и своему врагу не желал смерти, пока тот не обнажал меча. Как можно любить спутников тлена и страданий?

-Стены глиной обмазаны, а сожжены, - заметил Вельяминов. - Не иначе земляным маслом облили. И сушь...

Он первым проехал через выбитые ворота, Тупик - следом. Сразу увидел обнажённые тела двух мужчин. Один, плечистый, мускулистый, лежал ничком, другой, малорослый, раскинув руки, обратил к небу безглазое, исклёванное лицо. Тупику словно шепнул кто-то имя первого: тысячник Авдул... Не от руки Васьки в сшибке конных разведчиков на рязанском порубежье, не в Куликовской сече суждено ему было сложить голову, а от рук соплеменников при защите Русской земли, которая стала и землёй Авдула. Что же - это? Небесная кара за измену своему царю или искупление невинной крови, пролитой им когда-то на исстрадавшейся земле, к которой прибился он в свои чёрные дни, и которая приняла его, не помня зла?