Поле Куликово (СИ)

Девочка отламывала кусочки тёмного травяного хлеба, подолгу жевала их, растягивая удовольствие, и Фома, глядя на неё, не замечал, как по его щеке течёт слеза. Вдовья доля который уж раз открывалась ему во всей наготе... Есть ли хоть такой хлеб из лебеды у его малюток? Скоро семнадцать лет его беде, а сыновья-близнецы остаются для Фомы всё такими же, каких запомнил.

Наконец женщина повязала голову, встала, пошла в лес за сушняком, девочка засеменила следом. Фома подтянул кожаную суму, вытряхнул на траву копчёный олений окорок, берестяной туес сотового мёда, ржаной каравай, деревянную баклагу с водой. Достал засапожный нож, примериваясь к хлебу, но сунул обратно. Собрал снедь, сгибаясь в зарослях иван-чая, жалясь крапивой, прокрался к пню, разостлал на нём оставленную бабой холщовую суму, положил еду и вернулся. Никейша промолчал, лишь облизнулся да глянул на солнце: придётся теперь до ночи питаться лесным воздухом. Потом подпёрся кулаком и принялся следить сквозь заросли травы, чем обернётся очередное "чудо" атамана.

Первой появилась девочка с палкой, бросила её в кучу и уже пошла к матери, но уловила запахи. Огляделась, подошла к пеньку, присела, протянула и отдёрнула руку,

-Ма-а-а... Иди сюда, мамынь!..

-Што там? - отозвалась женщина, уловив испуг в голосе дочери, а та стрелой кинулась навстречу, из кустов донёсся её голос:

-Тама... Ктой-то плячется! Смотли...

Женщина рассматривала снедь, её лицо стало испуганным, она оглянулась, крестясь.

-Свят, свят... Может, какой прохожий пополдничать собрался? - Она стала аукать, но лес отзывался лишь голосами птиц да шумом ветра.

-Может, это Боженька положил нам? - девочка потянулась к туесу, но мать удержала:

-Погодь, дочка, не трожь, где-то ж есть хозяин... А еды-то на всю седмицу. В туесе медок - чую... Нам бы добыть, где чуток, да попоить Васютку с тёплой водицей, - глядишь, поправился бы.

Девочка тянулась к самобранке.

-Я отщипну мяска, мам? Боженька не рассердится?..

Баба заревела, схватила за руку ребёнка, который не мог пересилить искушения.

-Ой, боюсь я, дочка!.. Пойдём отсюдова скорее. Может, Федькины озорники подстроили, забьют ведь нас, коли тронем.

Она увязала хворост, потянула от пня упирающуюся дочь, но та заревела:

-Не хочу... Я белочку погляжу, - она хитрила, указывая на рыжего зверька, который, шурша корой, спускался по стволу дерева, привлечённый запахом пищи.

-Бери ядь, дура! - закричал Фома. - Бери, не бойся - для тебя же положено!

Баба обронила вязанку, прижала к коленям перепуганную девчонку и замерла.

-Бери, говорю. Да язык придержи в селе-то! Ну, живо...

Женщина покидала снедь в суму, сунула в руки дочери, подхватила дрова, горбясь, заспешила к селу. На полпути опустила вязанку, обернулась и перекрестила лес. Заглянула в суму, чего-то отломила, сунула девчонке. Фома следил за ней, пока не скрылась в крайней, вросшей в землю избе.

-Всё одно помрут без родителя, - подал голос Ослоп. - Не нынче, так завтра. А нас ишшо выдаст - баба ж.

-Кто знает, помрут, аль не помрут? - отозвался атаман. - Бывает, единый сухарь живую душу спасёт - ты дай его вовремя. Нонче о нас она не скажет, завтра - пущай. Да завтра ей не будет резону сказывать.

В полдень из леса, неподалёку от ватажников, выполз обоз.

-Глянь, - изумился Ослоп. - Деревня переезжает, а при ей - стража татарская.

-То - не басурманы, - Фома впился в обозников глазами. - Похоже, мужики где-то татар пощупали. Ох, сыне, уж не Орда ли двинулась?

Обоз остановился у подворья тиуна, скот погнали к пруду на водопой. Выбежал Федька, слушал, потом что-то говорил, размахивая руками, мужики слушали, опираясь на копья, один поил коней. Женщины и дети окружили колодец. К дому тиуна отовсюду сбегались люди, до ватажников долетал шум голосов, но разобрать было невозможно. Федька, видно, пытался задержать приезжих, взялся даже за супонь, но высокий чернобородый мужик в воинской справе с перевязанной головой оттёр его плечом от лошади, потряс копьём перед носом тиуна, и Федька плюнул, что-то крикнул сбежавшимся и ушёл в дом. Обоз тронулся к плотине, где к нему присоединилось стадо, потом запылил по дороге на Пронск. Лишь одна беженка, судя по непокрытой голове и длинной косе - девица, осталась на подворье с двумя узлами. Знакомая Фоме ключница увела её в дом. Люди разошлись, но ещё долго у кузни и мельницы топтались чем-то возбуждённые мужики.

-Сведать бы, отче? - подал голос Никейша. - Дозволь, странником забегу на село?

-Ох, Никейша, не зря тебя Ослопом кличут. Коли недоброй вестью село растревожено, всякий прохожий в подозрение станет. Вот даст Бог, до Бастрыка ночью доберёмся - тогда сведаем.